Русские летописи и летописцы X–XIII вв.

Толочко Петр Петрович

На киевское происхождение «Повести» указывает и ее вариант, помещенный в статье 1224 г. Ипатьевской летописи. В нем, в частности содержится рассказ о съезде князей в Киеве, собравшемся для обсуждения просьбы половецких ханов оказать помощь в борьбе с монголо-татарами. Летописец знает, с какими словами обратились половцы к русским князьям и что те им ответили. Знает также, кто присутствовал на съезде и кого на нем не было. Все три Мстислава рекомендованы старейшинами русских князей, а первым в этом перечне назван Мстислав Киевский. Причину поражения русских летописец объясняет тем, что между князьями не было согласия. В бой они вступили не одновременно, чем и предопределили свой неуспех. Вину за это летописец возложил на Мстислава Галицкого, не пожелавшего уведомить двух других Мстиславов о начале сражения из-за своей вражды к ним и зависти. «Мьстиславу же и другому Мьстиславу сдящема во стану не вдущема, Мьстиславъ же не повда има зависти ради, б бо котора велика

межю има». [446]

446

ПСРЛ. Т. 2. Стб. 743.

Заканчивается «Повесть» Ипатьевской летописи рассказом о том, что после сражения на Калке монголо-татары дошли до Новгорода-Святополча, овладевая обманом русскими городами. Их жители будто бы с крестами встречали пришельцев, надеясь на обещанную пощаду, но были безжалостно истреблены татарами. «Не вдающим же Руси льсти ихъ, исходяху противу имъ со кресты, они же избита ихъ всих». [447] Вряд ли приходится сомневаться в том, что эта подробность зафиксирована киевским автором. Его информаторами, вероятно, были бежавшие в Киев от монголо-татар жители поросских и поднепровских городков.

447

ПСРЛ. Т. 2. Стб. 745.

Определенный интерес для выяснения первоосновы «Повести о битве на Калке» имеет ее запись в Московском летописном своде конца XV в. По объему информации она сопоставима с повестью в Ипатьевской летописи, но идеологически еще более киевская. Мстислав Романович в ней именуется не просто одним из трех старейших князей Руси, но великим князем киевским. «По грхом нашим приидоша языци незнаеми при великом князи Киевъском Мъстислав Романовичи, внуц Ростиславл Мъстиславича». [448] «Видвъ же се великыи князь Мъстиславъ Кыевъскыи бывшее зло». [449] Несколько более выраженное в этом тексте и отношение летописца к бегству с поля боя Мстислава Галицкого. Он не просто бежал за Днепр, но сделал это «преже всх», а ладьи не только велел оттолкнуть от берега, но порубить и поджечь: «Повел ладьи жещи, а иные сщи и отрынути от берега». [450]

448

ПСРЛ. Т. 25 (Московский летописный свод конца XV в.). М.; Л., 1949. С. 118.

449

Там же. С. 120.

450

Там же. С. 121.

Текстологический анализ записей «Повести», содержащихся в летописях Лаврентьевской, Ипатьевской, Новгородской первой, а также в Московском своде конца XV в., неоспоримо показывает, что все они основываются на общем киевском источнике, обработанном последующими редакторами в соответствии с их задачами. Галицкий летописец изъял из него драматический рассказ о трехдневном сражении с монголо-татарами киевских дружин под водительством Мстислава Романовича и их гибели, но зато вставил свою повесть о героизме Данила Галицкого. {12} В руках у составителей Московского свода, вероятно, были обе версии «Повести» — первичная киевская и обработанная галицкая, и они соединили их в единый текст. Суздальский вариант производит впечатление краткого пересказа киевской повести, а новгородский, по-видимому, наиболее адекватно отражает ее.

12

Подробнее об этом см. в главе о галицко-волынском летописании XIII в. Здесь же скажем только то, что Данило Галицкий не является главным героем повествования, как это казалось М. Н. Тихомирову.

Д. С. Лихачев полагал, что рассказ о битве на Калке «чрезвычайно ценный своей точностью» и несомненно составлен ее участником. Это доказывается словами: «вся намъ по соухоу же Днпръ перешедшим». [451] Невозможно только согласиться с его выводом, что этот «участник» являлся галичанином. Несомненно, точностью описания битвы и последующего бегства русских дружин мы обязаны киевскому автору. {13}

О точном времени написания «Повести» сказать что-либо определенное трудно. Наличие в ней некоторых подробностей — о времени битвы русских с монголо-татарами, о числе жертв, понесенных киевскими

дружинами, а также перечень князей, сложивших свои головы на Калке, — как будто указывает на то, что это случилось вскоре после самого события. В пользу этого свидетельствует и пространное введение, содержащееся в Лаврентьевской летописи и рассказывающее о полном неведении русских людей относительно этнического происхождения народа, с которым им надлежало вскоре столкнуться.

451

Лихачев Д. С.Летописные известия об Александре Поповиче. ТОДРЛ. М.; Л., 1949. Т. 7. С. 23.

13

Д. С. Лихачев видел в авторе «Повести» южнорусского летописца, но полагал, что она была написана в Переяславле Русском.

«Того же лта. Явишася языци их же никто же добр ясно не всть, кто суть и отколе изидоша, и что языкъ ихъ и которого племени суть, и что вра ихъ». [452]

В поисках ответа на этот вопрос летописец обращается к трудам премудрых мужей, в частности к «Откровению» епископа Мефодия Патарского, писавшего в свое время о народе, который попленит «всю землю, от востока до Ефранта, и от Тигръ до Понетьскаго моря». [453] Уверенности у летописца, что это тот самый народ, нет, а поэтому он завершает свое введение словами: «Мы же их не вмы, кто суть». [454]

452

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 445.

453

Там же. Стб. 446.

454

Там же.

Конечно, такое утверждение могло появиться только во время, близкое к первому нашествию монголо-татар на русские земли. Уже через 13 лет никаких сомнений в том, кем был этот народ и какой он веры, у русских людей не осталось. Галицкий летописец, редактировавший «Повесть» после второго нашествия монголо-татарских завоевателей на Русь, уже не мучился вопросом, что это за народ. Он опустил рассуждения киевского летописца на этот счет и заменил их конкретным определением пришельцев. «Приде неслыханая рать, безбожнии Моавитяне, рекамые Татаръве». [455]

455

ПСРЛ. Т. 2. Стб. 740.

Трагедия на берегах Калки, разумеется, негативно отразилась на течении южнорусской жизни, однако роковых последствий для киевского летописания, что предполагал М. С. Грушевский, не имела. В пользу этого свидетельствует летописная статья Лаврентьевской летописи 1224 г., точнее ее первая часть. В ней сообщается о поставлении в святой Софии Киевской митрополита Кирилла Гречина. Произошло это шестого января в праздник Богоявления. Летописец высоко аттестует нового митрополита и кажется, будто он лично знаком с ним. Кирилл «учителенъ зело и хитръ ученью божественных книгъ». [456]

456

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 447.

Киевская запись отчетливо прочитывается также в летописной статье 1231 г., рассказывающей о поставлении в Киеве митрополитом Кириллом ростовского епископа. Такое впечатление, что запись эта оказалась в руках суздальского летописца после того, как у него уже был составлен рассказ об этом поставлении. Помещенная между его заключительными фразами, она как бы вновь повторяет сказанное, но более подробно. Из нее явствует, что митрополит Кирилл священнодействовал вместе с «окрестными епископами» Порфирием Черниговским, Олексой Полоцким, епископом белгородским и юрьевским, архимандритом Печерского монастыря Анкюндиным, игуменом Михаилом Выдубицким, Петром Спасским, Семеном Андреевским, Корнилом Федоровским, Афанасием Васильевским, Семеном Воскресенским, Климентом Кириловским, а также игуменом одного из черниговских монастырей Иваном.

Далее летописец уточняет, что акт этот произошел при князе Владимире и его сыне Ростиславе, а воеводство тогда держал киевское Иван Славнич. На священии Кирилловом в Софии Киевской были также князья Михаил Черниговский с сыном Ростиславом, Мстислав Мстиславич, Ярослав, Изяслав и Ростислав Борисович, а также «ини мнози князи». Последние, по-видимому, принадлежали к младшему поколению, а поэтому летописец не счел необходимым их называть. Он только уточняет, что присутствовали они на освящении по случаю, поскольку съехались в Киев на сейм.