Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
Шрифт:
Словом, жилось туговато. Впрочем, вскоре Вера сделала попытку прорвать кольцо экономической блокады. К своему немалому удивлению, придя вечерком сдать белье в прачечную, я обнаружил, что квитанции о приемке выписывает моя собственная супруга, бодро покачивая при этом кудрявой головой. Конечно, это сразу несколько облегчило давление на наш семейный бюджет: ее зарплата сорок рублей — грань биологического существования, но все же деньги, да и паек, хотя и скудный. Теперь моя молодая жена — трусиха, как я ее называл, гораздо бодрее ныряла в одну из многочисленных дырок, которые проделали в заборе школы жены для обходного маневра мимо проходной.
Впрочем, жили мы еще благополучно. К моему товарищу постарше приехала из Мелитополя, с двумя детьми, жена, опухшая от голода. Страшное это зрелище, времен рывка к светлому будущему: слоновые ноги и руки молодой женщины, ее лицо, с огромными отеками под глазами. Мы оказали товарищу экстренную помощь: пожертвовали свой артельный, выдаваемый на наш стол, ужин. А в Ахтарях, как мне потом рассказывали, продолжалась интенсивная погрузка хлеба на иностранные пароходы. Кстати, судьба моего товарища, к которому приехала опухшая жена с детьми, сложилась грустно. Через некоторое
Учили нас неплохо. Командир звена — немаловажная фигура в авиации. От его летного мастерства, от умения ориентироваться в пространстве и не терять головы в сложных ситуациях, боевой выучки, зависит жизнь еще двух летчиков. В воздушном бою он должен суметь грамотно распределить силы и обеспечить взаимодействие, что бывает очень непросто сделать за считанные секунды. Ну и, конечно, он должен делать все хоть немножко лучше, чем его подчиненные, быть для них авторитетом. На курсах командиров звеньев мы освоили новую, мощную по тем временам и хорошо вооруженную машину, самолет-разведчик Р-5. Совершали на ней длительные полеты по маршруту, бомбили цели, вели огонь по мишеням из переднего пулемета, которым пользовался летчик — через винт, и с турельного, бортового пулемета, с которым управлялся штурман. Нас учили производить расчеты, необходимые для уничтожения цели, тактике воздушного боя, которая в те времена была еще очень незамысловатой. Учили астроориентировке, особенно в ночное время, по сторонам света и звездам. Осваивали мы и искусство разведки в расположении противника, что я, позже, уже во время войны, любил и умел делать. Углубленно изучали приборы и анализ метеорологической обстановки, с прочтением ее карт.
Я любил заниматься этими необходимыми летчику-профессионалу предметами. Но очень часто приходилось отрываться от них для марксистко-ленинских идеологических инъекций, в которых, впрочем, как я сейчас понимаю, и не пахло ни марксизмом, ни ленинизмом. Наши идеологические златоусты, набиравшиеся сил на летных харчах, заливались соловьем. Помню комиссара школы, профессионального идеолога, сроду не летавшего, который, используя весь регистр голосовых связок, грозно призывал нас хорошо учиться, чтобы быть готовыми, в связи с приходом к власти фашистов в Германии, воевать со всей Европой. Этот храбрый дядя хорошо знал, что в случае войны в кабину боевого самолета его не посадят. Да, обстановка в Европе накалялась, но ведь именно это, казалось бы, должно было заставить Сталина, окончательно пришедшего к власти, как и Гитлер, в 1933 году (еще одна удивительная историческая параллель), искать какие-то нетрадиционные дипломатические ходы, новых союзников, вместе с которыми можно было бы уравновесить ситуацию. Вместо этого последовала финляндская авантюра и разгул безграмотных идеологов, которые, подобно пресловутому Мехлису, постоянно подсовывали Еське карту мира, расчерченную красными стрелами ударов непобедимой Красной Армии, без всякого расчета собственных сил, средств и возможностей противника.
На смену нашему воинственному комиссару, готовому воевать со всеми на свете, пришел тихий еврей в очках — Орловский. Он, бедняга, помалкивал, будто был чем-то перепуган. Потом его, участника Гражданской войны, перевели в Харьков и в 1937 году расстреляли как соучастника заговора Якира и Тухачевского. Начальника штаба школы Евсюкова, человека лет шестидесяти, очень смахивающего на маршала Жукова, все нажимавшего на то, что «народный комиссар требует», «народный комиссар указывает», в результате чего перед нашими глазами будто постоянно витала кругленькая мордашка Клима Ворошилова с агрессивной щеточкой усов под надменно вздернутым носиком и вытаращенными глазками, скоро направили на пенсию по старости. Его сменил комбриг Жигарев, направленный в авиацию из кавалерии. Жигарев совался во все дыры, отчего получил прозвище «вездесуй» и начал свою авиационную карьеру примерно в тридцатипятилетнем возрасте, с места в карьер. Освоил самолет, много летал, и, в конце концов, дослужился до маршала авиации. В последующие годы он был знаменит как участник «битвы двух маршалов». На радость Сталину, любившему, чтобы все мысли и душевные порывы людей были заняты голодом или личной враждой, особенно среди военачальников, располагавших реальной силой, два авиационных маршала — Жигарев и Вершинин — подсиживали и без устали поливали помоями друг друга, плетя интриги. В результате всей этой деятельности весы служебной карьеры, на чашах которой располагалось по маршалу, без конца колебались. То Жигареву удавалось доказать, что именно Вершинин виноват в многочисленных катастрофах, которыми всегда славились советские ВВС, и стать главнокомандующим, то Вершинин, ставший его заместителем, доказывал, что именно Жигарев добился еще «больших успехов» в деле повышения аварийности, и спихивал с должности главкома своего извечного соперника. Очевидно, Сталин, которому было наплевать на аварийность, но очень нравились безопасные для него отношения между маршалами, лишь посмеивался в усы да посасывал трубку, наблюдая колебания этих весов, в результате движения которых маршалы были, по его мнению, борзее и старательнее. Большущий был людовед. А соперничество протекало так: уже в мирное время была такая закрытая статистика — каждый день в советских ВВС разбивался один самолет, очень часто погребая летчика под обломками. Эта чудовищная, но засекреченная аварийность вроде бы вошла в норму. Но вот начинало биться по два, а то и по три летчика в день. Молниеносным прыжком маршал-зам смещал маршала-кома и
Нас гнали ускоренным темпом: кадров командиров звеньев в ВВС остро не хватало, а триста двадцать человек, учившиеся на наших курсах, должны были стать солидным пополнением. Наверное именно поэтому в начале июня 1934 года к нам, в летную школу на Качу, летел на самолете новой конструкции «Сталь-3», моноплане, приспособленном для перевозки небольшого количества пассажиров, начальник ВВС Красной Армии товарищ Баранов с женой. Баранов был летчиком еще времен Гражданской войны и, вполне возможно, что именно он пилотировал «Аврушку», сбросившую три бомбы на Ахтари. Баранов летел по маршруту Москва-Харьков-Севастополь-Кача. В районе Харькова самолет попал в грозу, и молния ударила прямо по его металлическому корпусу. Пилот и Баранов с женой погибли. Буквально через два часа в Качинской школе, где ждали Баранова, наводя блеск, об этом уже знали. Была объявлена тревога и построение всей школы. Начальник школы Иван Васильевич Иванов забрался на трехтонку, кузов которой был покрыт кумачом, и толкнул речь на свою любимую тему: о гибели лучшего из лучших.
Место Баранова занял его заместитель — Яков Алкснис, внук которого являлся одним из лидеров парламентской группы «Союз» в Верховном Совете СССР первого перестроечного созыва. С Алкснисом-старшим мне пришлось познакомиться лично: вскоре он прилетел к нам на Качу для освоения летного дела. Высокий сильный мужчина, атлетического сложения брюнет, зачесывающий назад густую шевелюру, с красивым лицом и очень уверенными манерами. Он был одет в длинный кожаный реглан с голубыми петлицами, на которых краснели четыре больших ромба. Это означало, что их обладатель — член Реввоенсовета Республики: сохранился еще этот демократический атрибут времен Гражданской войны, да и люди, способные иметь свою точку зрения и проводить ее в жизнь. Такие же ромбы носил и Ворошилов — нарком обороны. Алкснис был спокойным, уверенным человеком, твердо поводившим серыми глазами, говорившим очень увесисто и спокойно. За этим человеком тянулась слава участника и героя Гражданской войны. Он очень понравился нам, будущим командирам звеньев, и мы копировали его манеру вести себя и стремились быть на него похожими.
В перерывах между нашими полетами, а иногда и вечером, Алкснис учился летать на самолете Р-5. В свои тридцать с хвостиком лет, через две недели после появления в школе, он довольно уверенно пилотировал самолет. Должен сказать, что летчики, как и шахтеры, с истинным уважением относятся к людям, хотя бы побывавшим на их рабочих местах: в воздухе или под землей. В летных качествах Алксниса мне пришлось убедиться, когда дежурил по старту. В мои обязанности и обязанности приданных мне пяти курсантов-новичков входило обозначение зоны взлета и посадки на аэродроме: нужно было правильно разбить старт и финиш для взлета и посадки, обозначить стоянки. Для этого мы выложили знак «Т» и все ограничители, осмотрели летное поле — нет ли ям или камней. Вскоре затарахтел мотор «Фордика», который обслуживал начальника школы. Самолет уже стоял на старте. Я подошел и доложил Алкснису о готовности старта. Он пожал мне руку и с легким прибалтийским акцентом спросил: «Каков ветер?». Ветер к вечеру стихал, о чем я и сообщил начальнику ВВС Красной Армии, как его всюду именовали тогда, обходясь без званий. Алкснис был одет в темно-синий комбинезон из плотной материи. Он надел шлем, техник помог приладить парашют, застегнуться на груди и в паху. Другими ремнями летчик пристегивался в кабине самолета.
Эту новость-парашют стали применять только на Р-5, а на других видах самолета мы летали, положившись лишь на волю Божью. Алкснис вырулил к месту, где стоял курсант-стартер, наблюдающий за воздухом и летным полем и дающий летчику последнее разрешение на взлет. Стартер махнул белым флагом, и самолет побежал. На моих глазах Алкснис выполнил всю программу: два полета по кругу и два полета в зону. Он без дураков выполнял боевой разворот, штопорил, делал мелкие и глубокие виражи, петлил. За время моего дежурства он вылетал четыре раза. Самолет порулил в сторону ангара, а мы принялись убирать знаки с аэродрома. Словом, пример для подражания был неплохой. Но наши «политрабочие», конечно, подняли невообразимый гвалт, заметно снизив замечательный эффект действительно прекрасного примера нашего начальника. Всюду висели боевые листки, и даже большой красный транспарант в школе: «Учитесь летать так, как летает начальник Военно-Воздушных Сил Красной Армии Я. Алкснис, который окончил летную школу за две недели!» Конечно, Алкснису не приходилось учить теорию и многое другое, что нужно знать профессиональному летчику, но в любом случае он показал себя молодцом. Вскоре Алкснис улетел в Москву, пилотируя свой самолет, а в задней кабине в качестве штурмана пристроился начальник военно-учебных заведений ВВС Красной Армии товарищ Левин.
Обучение шло своим чередом, а все курсанты, слушатели курсов командиров звеньев, с интересом ожидали финала романа моего друга Анатолия Рябова с «царицей Тамарой». Эта небольшого росточка пухленькая, но стройная еврейка лет чуть поболее двадцати, смахивающая на Кармен, была женой старшего лейтенанта преподавателя общей тактики Сурина. Он был очередным мужем Тамары, которая вообще-то специализировалась, в основном, на летно-техническом составе и в сексуальном смысле считала самим надежным способом избежать искушения — поддаться ему. Пока Сурин талдычил обалдевающим от жары курсантам-летчикам тактику наземных войск, которая — как преподаватель, так и курсанты, были уверены, им в жизни не потребуется — красавица Тамара целыми днями околачивалась на пляже, купалась в море, загорала или играла в теннис на спортплощадке приморского сквера. Симпатичная, даже красивая, отлично сложенная, загорелая, в узких белых трусиках и темном лифчике, с ракеткой в руках, она любила подойти к дороге, идущей на аэродром, и проводить взглядом строй слушателей курсов командиров звеньев, приходящих в известное возбуждение при виде прекрасной Рахили. Всякий раз Тамара умела выбрать ракурс: то становилась в профиль, то поднимала колено, то умело выпячивала грудь. Не знаю, читала ли она Дидро, утверждавшего, что наука, как и красивая женщина, открывается постепенно, но шла именно по этому пути, демонстрируя то округлую коленку, то компактный зад.