Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
Шрифт:
Возвращаясь к вопросу о внезапности нападения, вспомню, что за неделю до начала войны к нам в полк приезжал заместитель начальника штаба дивизии подполковник Киселев, проверявший нашу боевую готовность, и совершенно недвусмысленно заявивший нам, что скоро война — Гитлер сосредоточил у наших границ 170 своих дивизий и выжидает только момента для нападения. Против нас выставлено около пяти тысяч танков и пять тысяч пятьсот самолетов. Но вот выводы, которые сделал Киселев из своей информации, были, мягко говоря, странными. Этот подвижный энергичный человек предложил нам для проверки оружия по боевой тревоге направить носы самолетов в сторону поля, где работали в это время местные колхозники и открыть по нему огонь из всех пулеметов боевыми патронами. Летчики возмущались и не спешили исполнять приказ. Но Киселев бегал от самолета к самолету и лично проверял его исполнение. С запущенными двигателями мы стреляли по полю и, как позже выяснилось, ранили одну колхозницу.
Были и другие признаки, показывающие близость нападения немцев. С ранней весны 1941 года фашистские самолеты-разведчики постоянно болтались над нашей территорией, проводя фотоаэросъемку. Они залетали так глубоко и были над нашей территорией так подолгу, что не приходится удивляться их полной осведомленности о наших военных секретах. Сами же немцы, как известно, вводили свои войска поэшелонно из дальних районов Польши и Восточной Пруссии, быстро перебрасывая их по транспортным коридорам.
В 1944 году в городе Мелец, что над Вислой, местные жители показывали мне огромное количество бараков, плацов, земляных укреплений, где Гитлер перед нападением содержал и обучал примерно полмиллиона солдат. Наши самолеты там не летали. А с немецкими самолетами, которые залетали на нашу территорию, мы должны были поступать сугубо по-джентльменски: полагать, что они сбиваются с курса, ошибаются и блудят. Мы должны были указывать им в сторону границы и вежливо предлагать лечь на правильный курс.
15 июня 1941 года я на самолете «И-153» — «Чайка» в первой половине дня совершал полет с радиостанцией ИР-4, недавно установленной на наших самолетах. Мне предстояло поддерживать связь с Васильковским аэродромом, опытным путем устанавливая ее надежность в работе. Надежность была следующей: в моем самолете было девять цилиндров, в которых имелось восемнадцать свечей, по которым постоянно проскакивал электрический разряд для зажигания горючей смеси. Так вот: я очень редко слышал, какие команды мне подавали с Васильковского аэродрома, зато электрические разряды, проскакивающие по свечам, с высокой надежностью отдавались в моих ушах ужасной какофонией. Голова буквально разламывалась.
И вот, барражируя над Лысой горой, что расположилась в районе Выставки Достижений Народного Хозяйства, ближе к Днепру, я, порхая среди облаков, вдруг увидел, на высоте 4 тысячи метров, самый настоящий германский самолет «Юнкерс-88», прежде знакомый мне только по картинкам, который занимался делом: вел аэрофотосъемку в разрывах между облаками. Машина была темно-коричневого цвета, украшена черно-белыми крестами и свастикой на хвосте. В моем самолете был боезапас: четыре ящика по 800 патронов, правда, ленты не были заправлены в пулеметы. Да и что толку — у нас был строжайший приказ — не стрелять, чтобы не нарваться на «провокацию». Я сблизился с германским бомбардировщиком, шедшим на Запад курсом в 270 градусов до 50 метров. Ловким маневром немец ушел от меня, нырнув в облака. Я совершил небольшой полукруг и вынырнул снова возле него. Стрелок под стеклянным колпаком на фюзеляже навел на меня, как мне показалось, крупнокалиберный пулемет и прицелился, видимо, вел съемку из кинопулемета. Немцы готовились к войне основательно. Летчик в кожаном шлеме и очках помахал мне рукой, сидя за стеклянным решетчатым колпаком, а потом прибавил газу. Буквально через несколько секунд я стал отставать от «Юнкерса», а скоро и совсем остался далеко позади. Уже в районе Боярки, километров через десять, я почти потерял его из вида. Из этого следовал вывод, что если моя скорость равнялась 360 километрам в час, то «Юнкерс» уходил от меня со скоростью километров 450. Повторялась китайская история. Да плюс ко всему, на наших бипланах нельзя было пикировать — при большой нагрузке воздушного потока верхняя часть плоскости расшивалась и разваливалась, как сноп соломы. Приземлившись, я доложил об увиденном в штаб 36-й истребительно-авиационной дивизии, которой командовал полковник Зеленцов.
Должен сказать, что нашим дуракам, лучше не докладывать такое, что не вписывается в их планы и представления. Немцы должны были вести себя согласно планам товарища Сталина, а если они позволяли себе что-нибудь другое, то в этом был виноват комиссар эскадрильи Панов, который не должен был верить своим глазам. А учитывая, что хамство по отношению к своим у нас проявляется значительно чаще, чем к иностранцам, меня обругали, посчитали выдумщиком и приказали не распускать ереси среди героического и политически грамотного личного состава 43-го истребительно-авиационного полка: летчики слушали мой рассказ, разинув рты, отчего особисты, как залежавшиеся гончие псы, делали стойку — «пиль».
Следует сказать, что я тогда здорово обиделся: мне не поверили первый раз с начала моей службы в Красной Армии — с 1932 года. И в то же время я понял, что китайская система ПВО, над которой мы еще
Все это было странным и страшным, особенно для нас, людей, побывавших на войне.
Удивительными были и организация передвижения огромного количества нашей боевой техники и материальных запасов к самой границе. Неужели непонятно, что линия фронта передвигается отнюдь не только в благоприятную для нас сторону? О наступавшей войне чирикали, казалось, даже воробьи на ветках, а наши твердолобые все орали на своих, запрещая поддаваться на «провокации».
Несколько ранее, в январе 1941 года, я направлялся в Черновцы, где во время похода наших войск в Северную Буковину, на аэродроме города Черновцы — Черновицы — задержались несколько наших самолетов «Чайка». Уж не знаю, где оказались их летчики, но нам приказали перегнать самолеты в Васильков, чтобы освободить место для новейших — «ЛАГ-3», которые в первые же дни войны были сожжены немцами на земле, а нам пришлось воевать на старой рухляди. Вместе с новейшей техникой пропали и огромные склады обмундирования, продовольствия и боеприпасов, подтянутые к самой границе по приказу тупоголовых стратегов, представлявших себе войну по агитационным фильмам о «первом сокрушительном ударе». Пропаганда имеет коварное свойство: она воздействует на умы не только объектов, но и источников.
В Черновцах выпал глубокий снег, снегоочистительной техники на аэродроме не было, гуцулы вывозили снег с аэродрома санями. Я с десятком летчиков томился, проводя время в гостинице под многообещающим названием «Черный ворон». Нас, казалось бы, победителей и освободителей, здесь особенно не привечали. Оказалось, что местное население в самом ближайшем времени ждет в гости немцев. Уборщица-украинка, мывшая пол в коридоре, без обиняков объяснила, отвечая на мой вопрос, заданный не без приятного ощущения ожидания восторга: как живется при советской власти, что живется плохо. Раньше на свой заработок она кормила всю семью, а сейчас сама голодует. Официант в ресторане, куда я заглядывал в первые дни, пока были деньги, принес мне грамм 50 водки с сургучом от горлышка бутылки на дне рюмки, я, предвкушавший стопку перед добрым куском индюшки, возмутился такой небрежностью. Официант даже не стал особенно извиняться. Впрочем, деньги скоро закончились, и мы принялись бомбардировать родную часть, где о нас, казалось, забыли, требованиями о высылке денежного довольствия — нечего было есть. Голодные, мы болтались по красивейшему, старинному городу, а вывозка снега с аэродрома продолжалась теми же темпами. В конце концов нам приказали возвращаться в Васильков без самолетов — погода не обещала хороших перспектив: то туман, то снег.
Перед самым отъездом из Черновцов в читальном зале гостиницы мы разговорились с еврейкой — девушкой лет 18, очевидно из культурной семьи, модно и красиво одетой, с эффектной прической. В самом начале нашего разговора она начала приводить такие тактико-технические данные наших самолетов в сравнении с германскими, что мы рты разинули. Девушка весьма аргументированно доказывала, что нам будет очень трудно воевать на наших деревянных самолетах, и немцы быстро займут Украину. Она с родителями готова отступать вместе с Красной Армией, иначе гитлеровцы повесят их, как евреев.
К сожалению, сбылись почти все ее пророчества. События развивались даже быстрее, и, скорее всего, наша знакомая оказалась в черновицком гетто.
Но тогда, в старинном городе, безлюдные улицы которого были завалены глубоким снегом и продувались холодными ветрами, мы, представители армии, которая, как нас уверяли, сильнее всех от «тайги до британских морей», спорили и горячились, доказывая, что нас голой рукой не возьмешь. А юная библиотекарша рассказала нам о том самом городе Мелец на Висле, который я увижу через четыре года — к нападению на СССР там готовятся сотни тысяч германских солдат. Эта беседа запомнилась всем нам надолго. Любопытно, что обо всем этом прекрасно знала восемнадцатилетняя черновицкая девушка-еврейка, а вроде бы не знали разведки и дипломаты огромного государства. Как же здесь говорить о внезапности? Всю зиму и весну 1941-го года в штаб нашего полка постоянно поступали секретные документы для ориентировки, из которых следовало, что Германия готовится к войне. Напряженнейшим образом готовится и тыл немецкой армии. В то же время наши железнодорожные эшелоны с нефтью и зерном каждый день направлялись в Германию. Гитлер явно выигрывал психологическую схватку со Сталиным. До смерти запугав нашего «отца народов», он заставил его еще и помогать подготовке к нападению на СССР. Так хулиган клянется другому в дружбе и уважении перед нанесением удара. Благодаря «гибкой» сталинской дипломатии, мы остались практически один на один со страшным врагом.