Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
Шрифт:
Едва мы успели совершить посадку, как вслед за нами приземлился и наш лихой лидер, мистер Джан с бравым пилотом Ли, которые в конце пробега самолета столкнулись левым колесом с каменной глыбой и отбили у штурмовика левую ногу, что было уже довольно серьезной аварией. Из задней кабины машины выскочил насмерть перепуганный полковник Джан и, бегая с планшеткой в руках, выкрикивая фамилию «Бенов», принялся меня разыскивать. Судя по тому, как был перепуган полковник Джан, Чан-Кай-Ши со своими не церемонился и наш полет мог стоить полковнику головы. Возбужденный Джан тыкал пальцем в китайскую карту и убеждал меня: «Тын-тын-пухо» — очень плохая. Как объяснял полковник Джан, эту карту по китайскому заказу, чуть ли не сто лет назад составляла какая-то иностранная кампания, проводившая съемки местности и очень плохо выполнившая заказ. Из вежливости я соглашался с мистером Джаном. Сравнительно благополучная посадка в очень сложных условиях поумерила злости. Мы имели все основания гордиться нашими летчиками, приземлившимися без аварии.
Впрочем, еще до появления Джана, приземлившегося минут на десять позже нас, почти в километре от наших самолетов, была реальной возможность отнюдь неблагополучного конца нашей благополучной посадки. От
А дела складывались неважно: небольшой городок Найнин, тысяч в пятнадцать жителей, располагал производством оборонного значения, и в нем дислоцировалась стрелковая дивизия китайских войск. По этому поводу японцы дважды жестоко бомбили городок и убили много мирных жителей. Во время второго налета китайцам удалось сбить японский бомбардировщик, пилотом которого, как на грех, оказался итальянец, разорванный китайцами за кампанию со всем экипажем на части. Так что наша европейская наружность отнюдь не успокаивала жителей Найнина, привыкших, вдобавок ко всему, считать любой пролетающий самолет японским — китайская авиация была крайне немногочисленна. На наше счастье в первые ряды толпы протиснулся китайский полицейский, оказавшийся грамотным, и он сумел прочитать наши паспорта, которые мы раньше без пользы показывали неграмотным китайцам. Когда полисмен вслух прочитал один из наших паспортов разъяренной толпе, то по ней будто гром прокатился, это падали на землю голыши, подобранные для расправы с нами. Потом китайцы, видимо желая лично удостовериться, совсем по детски принялись нас осматривать и ощупывать, выкрикивая: «Рус! Москва». А здесь подоспел и полковник Джан, блудежка которого могла, по крайней мере, несколько раз закончиться для нас очень печально. Появилась другая напасть: китайцы гурьбой полезли на самолеты. Их желтые лица с горящими от любопытства раскосыми глазами, уже выглядывали из кабин летчиков. А, учитывая, что у китайцев очень шаловливые руки, любящие все откручивать и отвинчивать, наши «Чижики» рисковали стать технически неисправными. Но мистер Джан накричал на полицейского, и тот при помощи большой палки и пары десятков помощников-активистов принялся прогонять толпу от самолетов.
Тем временем на отмель опустился полог ночи, да такой темной — глаз можно было выколоть. Мы очень устали и нанервничались в полете. Хотели есть, пить и спать. А до города Найнина было более пяти километров, вверх-вниз по сопкам. Полковник Джан, который немного оправился после перенесенного позора и в общении с китайцами быстро почувствовал себя высшим офицером, да еще авиатором, да еще вхожим в правящие сферы, безапелляционным тоном приказал появившемуся на отмели начальнику гарнизона обеспечить нас транспортом для отправки в гарнизон, где подготовить ужин и ночлег. Часам к двенадцати на отмели стало шумно: рикши приволокли двадцать кресел, прикрепленных к шестам. Это приспособление с усевшимся в кресле человеком волокла пара китайцев. Я уселся в плетенное из бамбука кресло и только здесь вспомнил о своих кубанских ста килограммах. Пришлось отказаться от услуг носильщиков, которым наш вес был явно не по силам. Я объяснил мистеру Джану, что кататься на людях против нашей политической морали, и мы пойдем пешком. Мистер Джан только махнул рукой и пробурчал что-то, в том смысле — мол, нечего терять время на разговоры с коммунистами. Он сам и мистер Ли уселись в носилки, а мы поплелись за ними в сторону города Найнина, где и оказались к 3 часам ночи, очень измучившись во время ходьбы по пересеченной местности. Правда, наше настроение очень улучшило сообщение, что мы идем в Найнин, в 30 километрах, от которого на запад находится аэродром Суйнин, отлично нам известный. Когда мы пришли на место, полковник Джан по телефону связался с Чунцином и доложил, где мы и в каком состоянии. Оказалось, что китайское командование и люди из аппарата нашего советника были очень обеспокоены нашим исчезновением.
Здесь же мистер Джан отдал распоряжение начальнику местного воинского гарнизона — к утру подготовить нам взлетную полосу, для чего убрать все крупные валуны, сбросив их в реку со взлетно-посадочной полосы длиной в 1000 и шириной в 30 метров, а также доставить с аэродрома Суйнин тонну бензина для заправки. На ночлег нас разместили в общежитии китайских офицеров местной стрелковой дивизии, напоминавшем большую юрту монгольских скотоводов: круглый шатер диаметров более 30 метров, напоминавший цирк шапито, приезжавший в Ахтари. В центре шатра имелся круглый стол, метров шесть в диаметре, вокруг которого была устроена общая скамейка. Над столом висел тусклый керосиновый фонарь. Вдоль стен шатра, по всему периметру были отгорожены маленькие комнатки, меблированные полутораспальными кроватями с дверью, ведущей в центр зала без потолка.
Как выяснилось, все офицеры стрелковой дивизии, жившие здесь, отправились на ночлег в город, а их обслуживающий персонал — денщики и слуги, предложили нам свои услуги. Мы умылись, помыли ноги и сели за круглый стол для ужина. Это происшествие было весьма интересно тем, что мы могли изнутри познакомиться с организацией быта среднего китайского офицерства. Ужин был прост. По принципу «Чефань» — отварной рис с мелко порезанной жареной свининой и чай — «Цха».
После еды мы отправились по своим комнаткам, и только войдя в них, обратили внимание на то, что с трех сторон койки, покрытой дешевеньким травяным матрасом и одеялом с двумя небольшими подушками, вмонтированы зеркала. Как позже нам объяснили, это устроено для того, чтобы «поддать сексу»: китайский офицер должен иметь возможность видеть себя и свою подругу в интимные моменты.
Наутро, мы увидели, что речная отмель, где стояли наши самолеты, буквально усыпана примерно тремя тысячами китайских солдат, которые заканчивали очистку от валунов и выравнивание взлетно-посадочной полосы, которая была уже практически готова. Подкатил бензозаправщик с аэродрома Суйнин, машина с бочками бензина, к которым приспосабливался насос, наподобие пивного. Мы заправились и благополучно взлетели, вскоре приземлившись на аэродроме в Суйнине. А уже 22 января наши самолеты запрыгали по поверхности аэродрома Гуаньба, с которого мы, казалось, летали всю жизнь. Так закончился наш бросок на Юг, едва не стоивший жизни летчикам всей эскадрильи, абсолютно бессмысленный с военной точки зрения, зато очень интересный с познавательно-туристической, позволивший прилетевшему раньше нас в Москву Степе Супруну добавить к своему титулу короля летчиков-испытателей еще и титул покорителя японской истребительной авиации. Наши борзые газетчики сразу же «раскатали» эпизоды его очередных былинных подвигов в небе Юга Китая. А погиб Иван Розинка, о котором никто и словом не вспомнил. Впрочем, к этому нам было не привыкать — в России славу стяжали почти всегда запланированные герои на костях молчаливых солдат, вот уж, воистину, бывших, по словам Наполеона, навозом истории. Эти прекрасные люди не были навозом, но относились к ним именно так.
Вместе с нами на Юге Китая побывала бомбардировочная эскадрилья капитана Зотова из города Белая Церковь, вооруженная «СБ»-средними бомбардировщиками. Судя по рассказам «бомберов», среди которых были три полностью китайских экипажа, они летали, избегая встречи с истребителями, ночью и в плохую погоду, днем же прятали свои машины в пещерах возле аэродрома Гуйлин. Эта эскадрилья активно бомбила скопления войск противника в районе бухты Пат-Хой, недалеко от города Кантона. Особенно живописно рассказывали «бомберы», с которыми приходилось встречаться, о геройских ударах по японским крейсерам, несколько из которых было потоплено. А мировая пресса ответила на эти геройские рейды ужасным шумом, по поводу гибели нескольких французских кораблей, которые ловили морскую капусту в районе бухты Пат-Хой и были потоплены китайскими бомбардировщиками, что очень испортило отношения Китая с одной из ведущих европейских держав. Словом, наломали дров и нарубили капусты. Батицкий, которого я посетил после появления в Чунцине, сидел, взявшись за голову, и сообщил о начале дипломатической войны. Китайцы, еще недавно так гордившиеся своей бомбардировочной авиацией, сейчас утверждали, что вообще не имеют бомбардировщиков.
Наступил кратковременный отдых в Чунцине. Срок командировки приближался к концу, и мы писали наградные листы на летчиков и техников, совершивших боевые подвиги в борьбе с японскими агрессорами. Чтобы не отвлекаться по этому поводу позже, хочу сразу сказать, что никто из бравых пилотов нашей лихой эскадрильи никаких наград не получил. А ведь еще год-два назад наверняка прокалывали бы гимнастерки под винты орденов. Но мы то ладно, а вот Иван Карпович Розинка действительно погиб геройски, уж его то семье могли вручить, как слабое утешение, кусочек металла, покрытого эмалью. О порочной системе торговли орденами, которая существовала от Гражданской до Афганской войн в нашей армии, известно мало. Например, в Афганистане нередко награждали в зависимости от тяжести ранения — чтобы получить Красную Звезду, рекомендовалось потерять руку или ногу, я еще об этом расскажу. Так, что потомкам советую не засматриваться на биографии признанных героев, а больше нести цветы к братским и безымянным могилам. Такой безнаградный конец нашей командировки я объясняю несколькими причинами. Во-первых, к началу войны интернационалистический пыл нашего руководства стал угасать. Уже десятки лет мы, как в прорву, посылали, нередко теряя, лучших людей и лучшую технику в пожар мировой революции, но он не только не разгорался от жертв, приносимых на ее алтарь, а заметно угасал. Франко задавил Испанскую Республику, в Китае коммунисты продолжали оставаться, практически, на задворках политической авансцены. А жизнь показала, что не до жиру, быть бы самим живу. Наша огромная армия с колоссальным трудом и потерями, иногда впадая просто в отчаяние и демонстрируя образцы глупости, невиданной даже во времена крепостнической царской армии, сумела почти за полгода едва справиться с крошечной финской армией, организованной по-европейски и хорошо подготовившейся к войне в зимних условиях. Вину свалили на Ворошилова, и наркомом обороны стал маршал Тимошенко, который смотрел на все, делавшееся при Ворошилове, скептически, в том числе и на посылку авиации в Китай. Так что ветер переменился. А рецепт, прописанный одним из военных «гололобых буйволов» — маршалом Тимошенко Красной Армии, был прост: по возможности больше людей постричь налысо, за чем следили с фанатической ревностностью, и загнать, даже офицеров-летчиков, в казармы. Так мы остались без наград.
Впрочем, не все. Степа Супрун, всегда тонко чувствовавший обстановку и появившийся в Москве раньше всех, по его рассказу, побывал даже на даче Сталина, в районе подмосковного Перхушково, и вместе с самим вождем и другими членами Политбюро попивал чаек с вареньем, живописуя метеоритные трассы своего пушечного истребителя, без разбору разящего японцев в китайском небе. Степе присвоили звание Героя Советского Союза, а его приятелю и адъютанту, а также верному собутыльнику Косте Коккинаки выдали орден Красной Звезды. Наши же наградные листы маршал Тимошенко не стал передавать в наградной отдел Верховного Совета СССР, заявив, что хватит барахла, которое мы привезли. Это, видимо, была информация кого-то из наших прославленных асов. Конечно, если бы этим бумагам можно было приделать «ноги», и на дачу Сталина, охраняемую «синеголовыми», поступила надлежащая информация, то дело могло бы обернуться по другому.