Русские писатели о евреях. Книга 1
Шрифт:
И самое верное средство — это дать ей однажды ногой по заднице и выбросить за дверь в горизонтальном положении,
Целую.
P.S. Сие письмо, конечно, не для печати, ни для кого, кроме Тебя.
P.P.S. Меня просит (Рославлев) подписаться под каким-то протестом ради Чирикова. Я отказался. Спасибо за ружье.
Андрей Белый. Штемпелеванная культура
Гений — фокус, собирающий лучи жизни народной; вся культура любого народа основана на творческих личностях, претворивших землю народа в культуру. Вот почему нет гениев там, где самобытность народа иссякла; и нет культуры,
Гении наши (Лермонтов, Пушкин, Тютчев, Фет, Вл. Соловьев, Чайковский, Толстой, Достоевский, Тургенев и др.), будучи колоссальной силой, не образуют дружной семьи (нет у всех у них общего отпечатка); все это указывает на молодость русской культуры, как новорожденную, ее надо беречь.
Но мы ее не бережем.
Слишком боимся мы дурного привкуса, который случайно соединяется у нас со словом «самобытность». Полемика нам испортила слово: и из боязни перед испорченным словом, от самобытности мы открещиваемся космополитством. Мы все думаем, что, став на точку зрения самобытности, нам придется, пожалуй, освятить и самобытность закапывателя живых, сектанта Ковалева. Ударяясь в космополитизм, мы подкапываемся под самое содержание души народной, т. е. под собственную культуру, и заменяем культуру условиями ее возможности, т. е. «прогрессом».
Мы требуем тогда, чтобы продукты культуры носили штемпель «прогресса», забывая, что сфера «прогресса» и сфера продуктов прогресса не совпадают друг с другом.
Нам грозит опасность «штемпелеванной» культуры, т. е. интернациональной фабрики по поставке гениев, нам грозит фабричное производство мыслей.
И культуры запада уже отравлены фабрикацией одной, всеобщей культуры; появился новый тип культур-трегера.
Разве вы не замечаете ужасающего роста интернациональной прорессивно-коммерческой культуры во всех областях искусства, где проявляется гений (т. е. квинтэссенция народного духа). Рост книгоиздательств, единственная цель которых — нажива, централизация книжного и музыкалального дела в одних руках, так что некоторые литературные и музыкальные предприятия становятся чуть ли не интернациональными, вместе с тем страшное падение литературных нравов, продажность прессы, понижение уровня критики и все большая ее гегемония в вопросах творчества, выступление на арену творчества сомнительных господ, наконец, фабричное производство идей и фальсифицированные гениальности — все это заставляеть нас, наконец, сказать решительно:
«Довольно!»
Правда, произведения национального гения всех стран вы найдете вследствие этого во всяком книжном магазине, правда, рост переводной литературы велик, обилие всевозможных концертных, эстрадных и лекционных (да!) предприятий увеличивается; бесконечная фаланга критиков ежедневно, ежемесячно показывает вам жизнь искусства всего мира, но…
Вырастает ужасная цензура в недрах этих предприятий: переводится, рекламируется и распространяется только то, что угодно королям литературной биржи; выпускается на эстраду только то, что угодно королям биржи музыкальной, а их идеал — интернациональное искусство, одинаково доступное и понятное интеллигентному плебисциту всего мира, равно оторванному и от здоровой земли народной, и от верхов умственной аристократии…
«Проштемпелеванный» (т. е. прошедший сквозь цензуру «биржевиков») интернационализм с пафосом провозглашается последним словом искусства морально шаткой и оторванной от почвы критикой. А духовно отравляемые интеллигентные массы всего мира наивно продолжают верить, что в этой бирже в и этом хаосе понятий совершается таинство служения культуре.
Кто же эти посредники между народом и его культурой в мире гениев? Кто стремится интернациональной культурой и модерн-искусством отделить плоть нации от ее духа так, чтоби плоть народного
Странно и страшно сказать, но приходится.
Это — пришлые люди; обыкновенно оторванные от той нации, в недрах которой они живут; количество их увеличивается, а влияние критики и культурных начинаний увеличивается в обществе; главарями национальной культуры оказываются чуждые этой культуре люди; не понимают они глубин народного духа, в звуковом, красочном и словесном выражении. И чистые струи родного языка засоряются всякого рода безличным эсперанто из международных словечек, и далее: всему оригинальному, идущему вне русла эсперанто, бессознательно (а иногда и сознательно) объявляется бойкот. Вместо Гоголя объявляется Шолом Аш, провозглашается смерть быту, учреждается международный жаргон, точно так же, как наряду с Бетховеном фигурирует Мейербер, наряду с Врубелем — Матис.
Сила интернационализма в том, что: 1) во всех странах Европы идет последовательное завоевание всех тех областей, где найболее мощно выражается индивидуальность культур, т. е. завоевание областей искусства, 2) рать критиков и предпринимателей в значительной степени пополняется одиородным элементом, вернее, одной нацией, в устах интернационалистов все чаще слышится привкус замаскированной проповеди самого узкого и арийству чуждого национализма: юдаизма.
Бесспорно, что упорство воли и страстность, свойственная семитской расе проявляется у евреев в форсированном интересе одновременно к искусству всех культур… Но, но и но…
Интерес «ко всему культурному» порождает эклектизм; вместо глубокого проникновения в одну нацию (нация эта не родная) рождается поверхностный ннтерес ко всем нациям; так возникает международный базар искусства (нечто среднее из искусств всех наций), а отсюда, само собою, привносятся уже совершенно коммерческие соображения: устанавливается международная связь равно далеких от народа, но равно (ниционально) близких друг другу нздательств и фирм: вносится капитал, организуются журналы, газеты, и — пошла писать «штемпелеванная культура»!
Бесспорна отзывчивость евреев к вопросам искусства; но равно безпочвенные во всех областях национального искусства (русского, французского, немецкого) евреи не могут быть тесно прикреплены к одной области; естественно, что они равно интересуются всем, но ннтерес этот не может быть интересом подлинного понимания задач данной национальной культуры, а есть показатель инстинктивного стремления к переработке, к национализации (юдаизации) этих культур (а, следовательно, к духовному порабощению арийцев); и вот, процесс этого инстинктивного поглощения евреями чуждых культур (приложением своего штемпеля) преподносится нам как некоторое стремление к интернациональному искусству: вы посмотрите списки сотрудников газет и журналов России; кто музыкальные, литературные критики этих журналов? Вы увидите почти сплошь имена евреев; среди критнков этих есть талантливые и чуткие люди, есть немногие среди них, которые понимают задачи националь-ной культуры, быть можетъ и глубже русских; но то — исключения. Общая масса еврейских критиков совершенно чужда русскому искусству, пишет на жаргоне «эсперанто» и терроризирует всякую попытку углубить и обогатить русский язык.
Если принять, что это все «законодатели вкусов» в разных слоях общества, то становится страшно за судьбы родного искусства.
То же и с издательствами: все крупные литературно-коммерческие предприятия России (хорошо поставленные и снабжаемые каталогом) или принадлежат евреям, или ими дирижируются: вырастает экономическая зависимость писателя от издателя и вот — морально покупается за писателем писатель, за критиком критик.
Власть «штемпеля» нависает над творчеством, национальное творчество трусливо прячется по углам: фальсификация шествует победоносно.