Русские снега
Шрифт:
Братья переглянулись. На лицах их не было испуга — только торжество и восторг. Секунду или даже больше Ваня онемело смотрел на самовар, потом отпихнул мать, чтоб она не стояла «в зоне обстрела», а сам встал, загораживая её и ребятишек.
— Сколько там? — спросил он у старшего, Илюши.
То оглянулся на братьев:
— Сколько, говори! — закричал Ваня.
Илюша испуганно показал один палец. Ваня шагнул в кухню, опрокинул самовар и вытряхнул из его нутра бессильно шипевшие угли прямо на пол. Так и есть: в луже кипятка среди черных углей лежала разорванная гильза
Распахнулась дверь и в избу вбежал офицер:
— Кто стрелял?
Ваня показал ему ещё горячую гильзу. Пар валил и кухни, как из бани.
— Вот он, пятый! — сказал офицер и укоризненно уставился на ребятишек. — А я-то вам верил! Вы мне слово дали! Сказали, что четыре патрона у вас отобрали, а пятый вы бросили в колодец. Вы обманули нас!
Братья построились рядком спинами к печке — заняли оборону, обеспечив себе крепкий тыл.
— Это постыдное вероломство, господа! — возмущался Сергей Аркадьич.
— Зимогоры, а не господа, — поправила Веруня, неторопливо вошедшая следом. — Хулиганьё! Отпетые головушки. Самоубьются они у меня, ей-богу.
Илюша был смущён, Никишка делал вид, что он тут совершенно ни при чём. А самый младший, Алёша, смотрел вызывающе: если, мол, вы все против нас, то мы ещё посмотрим, чья возьмёт.
Офицер сдвинул на залавке черепки — стала видна в обоях дырочка: пуля вошла в стену.
— Как же так, — повторил он. — Ведь тут речь о вашей чести, господа. Или для вас это пустой звук?
— Ай, да не расстраивайтесь вы, Сергей Аркадьич! — сказала Веруня. — Им что говори, что нет. Слава Богу, обошлось, и ладно.
— Вера Павловна, вы сознаете ли… они погибнуть могли!
— Они у меня могли погибнуть по десять раз на дню, — хладнокровно отвечала Веруня. — Вот погодите, еще что-нибудь утворят. У них возраст такой!
5.
— Приятно познакомиться с вами, юноша, я слышал о вас очень много хорошего, — уже успокоенно сказал офицер великолепным баритоном (все-таки это он пел давеча под гитару!) и протянул Ване руку. — У вас мужественное лицо, как у воина, побывавшего в сражениях.
— Мои сражения впереди, — со всей серьезностью отвечал Ваня.
— Шрамы украшают мужчину. Я выражаю вам уважение.
Промедлив всего мгновение, Ваня протянул ему руку, и в ответ ощутил крепкое пожатие. Теперь только он мог разглядеть ухажера Веруни: прямые брови, хрящеватый нос, жесткая линия рта… нет, это никак не соответствовало Ваниному представлению об аристократической внешности. Никакой он не князь — просто офицер, военный человек. У князя должно быть холеное лицо, изнеженные, почти женские руки, обязательно перстень на пальце, да и не один! А у этого лицо обветренное, рука лопатой, как у мужика деревенского. Но не потому ли Ваня почувствовал, что одновременно с рукопожатием попал под обаяние этого человека. Ощутив чужую власть над собой, Ваня нахмурился и мобилизовался для сопротивления, как давеча братцы-ухарцы.
— Не родня ли вам полковник Сорокоумов? Достойный человек, георгиевский кавалер, из столбовых дворян…
— Нет, мы родством с дворянским сословием не отмечены, — твердо
— Да откуда знать-то! — подала голос Маруся.
Офицер оглянулся на нее.
— Все сословия перемешались при Советской-то власти, пояснила она. — Многие скрывали свое происхождение, и сами скрывались. А у нас и помещики жили. Как знать, может мы с ними в родне.
— Мы из хлебопашцев, — опять с твердостью в голосе сказал ее сын. — То есть самого благородного происхождения.
Офицер улыбнулся. Непостижимо красивым жестом он вынул из кармана портсигар — золотой! с тисненой крылатой женщиной на крышке! — щелкнул им. В распахнутых сияющих недрах портсигара уложены были плотно длинные папиросы.
— Вы позволите? — обратился он к «дамам».
Те «позволили», по мнению Вани, как-то очень уж готовно, словно того и ждали, когда он закурит. Сергей Аркадьич предложил Ване:
— Курите, юноша?
— Нет.
— Похвально.
Сердила эта снисходительность, несколько барственная манера обращения и то, что и мать, и Веруня глазами, полными великого интереса и даже восхищения, смотрели на офицера, а тот принимал это как должное, как привычное ему. В Ване взыграл дух дерзкий и драчливый.
— Поете под гитару, звените шпорами, щеголяете портсигарами, — ворчливо сказал он, обращаясь к офицеру. — Надо признать, делаете это, как профессионал.
Сергей Аркадьевич поднял брови, а Веруня засмеялась и пошла на кухню. Как она пошла! — походочкой легкой, почти танцующей. Куда девалась хромота!
— Я подозреваю, что вы и Гражданскую-то войну проиграли из-за того, что слишком увлекались обольщениями да развлечениями, — безжалостно продолжал Ваня.
— Ах, вот так вот! — тихо сказал офицер.
— Именно так! Накануне великой катастрофы вдохновенно расшаркиваясь, звенели шпорами, следили за выправкой своей… и лошади. Мундир такой, мундир сякой… А между тем к отеческому дому, называемому Россией, красного петуха подпустили.
Офицер выжидательно смотрел на него.
— «Сладостное внимание женщин — единственная цель всех наших усилий» — это про вас Пушкин сказал? Понятное дело: прогарцевать мимо барышень, промаршировать с песней: «Справа и слева идут гимназисточки, как же нам, братцы, равненье держать!» — это ли не удовольствие! Одних названий навыдумывали: лейб-гусары, кавалергарды, генерал-адьютанты, кирасиры, юнкера, кадеты… Красиво, черт побери! Ремни скрипят, шпоры звенят…
— У вас несколько… школьное представление обо всем этом, — быстро произнес Сергей Аркадьич. — Но ничего, продолжайте.
Маруся, которой не понравился язвительно-ворчливый тон сына, сказала:
— Вань, ты чего разошелся-то? Ишь, разговорился молчальник наш!
Офицер благожелательно рассмеялся, — Ваня замолчал.
— Говорите, говорите, юноша. Вы мне нравитесь.
— Послушайте, — Ваня перешел на более спокойный тон, пусть я говорю не так и не то. Но главное вот в чем: какое вы имели право проиграть ту войну! Долг, честь, Отчизна, Родина, Россия — это что, для изящества выражений в дамском обществе? Или для убаюкивающих сказок ради этих ребят?