Русские снега
Шрифт:
Они еще не скрылись, когда с другой стороны показался еще один такой же огонь или сгусток света; он перемещался наискось, снизу вверх, как раз на него, стоявшего в метели, все увеличиваясь, то есть становясь все ярче и ярче. Это что-то, не имевшее формы, а лишь излучавшее свет, остановилось, поколебалось из стороны в сторону уже над ним в круговерти вьюжной, потом стремительно стало удаляться и пропало.
Он постоял, озадаченный, взволнованный. Пробормотал: — «Вот опять фигня летала… и на нас икру метала…» — и продолжил поиски спасительной вешки — черного
Не может быть, чтоб потерялся совсем.
— Ва-ня! — донеслось до него откуда-то.
Голос матери, как бы оторванный ветром, летел сам по себе, подобно тем огням.
— Ва-ня! — принесло снежным вихрем.
Откуда эти отчаянные крики? Зовут на помощь или просто голос подают ему, заблудившемуся в снежной коловерти?
— Ва-ня!..
Опять поворачивал он туда и сюда. Казалось: вот отсюда крики… нет, совсем с обратной стороны!
5.
А неподалёку в снежной сумятице шли двое в одеждах странного покроя. Они заметили его, приостановились, наблюдая за ним и о чем-то переговариваясь между собой. И он увидел их, подумав:
«Что это? Сон…».
Нет, это был не сон. Его осенила догадка:
«Это люди с того дирижабля».
А они как бы обрели вдруг власть над ним. Повинуясь ей, он остановился. И метель вокруг вроде бы унялась немного. Ваня теперь ясно видел их.
Они были в необычных одеждах, вроде комбинезонов, но голубовато-зеленых, с блестками, с неким отраженным светом. Ваня испытывал странное напряжение души, и ему было не до того, чтобы разглядывать незнакомцев.
На их лицах лежала печать холодного интереса, какой бывает у человека, склонившегося над муравейником.
Мгновенно поняв, что и в нём, как цыплёнок в яйце, бьётся желание вступить с ними в разговор, они переглянулись и голос одного их них прозвучал не в пространстве, их окружающем, а как бы внутри Вани:
— Что нужно этому аборигену?
У него с незнакомцами состоялся быстрый разговор: они спрашивали, он отвечал, но суть их вопросов и суть своих ответов не запечатлевались в памяти. Так берут данные из компьютера или воду из ручья: всё происходило не по его воле, впрочем, без насилия с их стороны и без сопротивления с его стороны. Однако же волевым напряжением он преодолел течение беседы, сам стал спрашивать. Среди прочего вот о чём: как велика площадь под великими снегами.
— Восемьсот земных мер, — ответили ему.
Он так понял, что речь идёт о квадратных километрах, но, может быть, ошибался.
— Возможно, потом будет больше, — добавил один из них.
— А что, собственно, происходит? — спрашивал Ваня уже требовательно. — Кто затеял это природное явление и управляется ли оно кем-нибудь?
Он переглянулись, и в памяти запечатлелось лишь вот что:
— Мы многого не знаем и сами. По-видимому, произошло смещение пространства… из-за какой-то расчётной ошибки. Процесс пошёл стихийно… мы пытаемся понять…
Что-то они темнили, не хотели ему говорить.
— Какое смещение?
Они переглянулись и опять молчали.
— Навалило снегу — зачем? почему? надолго ли? — настойчиво спрашивал он. — Это неблагородно — понимаете? — превращать нас в мышевидных.
По мере того, как говорил, он всё более сердился.
— Вы что, деятели! Сознаёте ли вы последствия всего этого? Ведь тут живут люди!
— Нет-нет, — заверили они. — В этом виноваты не мы, а вы сами. Но не отчаивайтесь.
Пока собеседники так утешали его, они в то же время обменивались между собой краткими замечаниями; лица же их были по-прежнему бесстрастны.
— Мы не можем позволить себе объяснение, — наконец, признались они. — Законы мира таковы, что… говоря по-вашему, лошадка может везти только тот воз, который ей по силам. Иначе надорвётся и погибнет. Бремя знаний непосильно для вас.
После этого они отступили в метель.
— Постойте! — закричал Ваня. — Куда же вы? Мы не договорили…
Он пошёл было в тут сторону, куда они скрылись, но услышал голос матери. Черный горшок на ухвате однорогом словно бы сам вышел из вьюги, и Ваня увидел мать — та звала его, высунувшись из норы по пояс…
6.
Изба Сорокоумовых была жива: печь тепла, часы тикали спокойно и размеренно, показывая свое собственное, а не московское время; на печи сушилась мокрая куртка, из кухни пахло чем-то вкусным. Кошка неслышно прошлась по полу, как привидение, — истинная ведьма, эта кошка; глаза ее какое-то время светились в углу, потом потухли.
Маруся не могла надивиться на шапку, которую он извлек из снежной замяти и принес с собой.
— Ты уж не ограбил ли кого, Вань? — пошутила она.
— Погулял с кистенем на большой дороге, — отвечал он полусонно: сидел, прислонясь спиной к теплой печи, разморило.
Это была шапка, как шапка, — обычный треух, но такого яркого, такого сияющего рыжего меха не могло быть у лисы. А если не у лисы, то у какого зверя? Кто мог иметь столь богатую шубу? И невообразимо, чтоб этот мех изготовлялся кем-то где-то искусственно — он был исключительно мягок, ласков. И вот ещё что: подкладка у шапки была тоже необыкновенно шелковиста, с декоративным рисунком в виде повторяющихся загадочных знаков. Те знаки не походили ни на буквы, ни на цифры, ни на иероглифы — они были словно бы не человеческого, не земного происхождения.
Маруся нахлобучивала шапку себе на голову, заглядывая в зеркало, выворачивала её и пыталась рассмотреть при скудном свете странные письмена.
— Вань, это не просто узор, а именно знаки или буквы.
— Это почтовое сообщение, — отозвался он. — Вместо письма посылают куртку кожаную или шубу меховую или вот шапку, на них и пишут заветные слова… Неплохой обычай!
— Кто пишет?
— Спроси что-нибудь полегче. Может быть, те, что на корабле с парусами… приплыли да и разгуливают… в лапоточках и в шапках. Будут обитать рядом с нами и устраивать всяческие происшествия. Чтоб мы не скучали.