Русские старожилы Сибири: Социальные и символические аспекты самосознания

Головко Евгений

То есть местными марковцами считаются родившиеся на некоторой территории, включавшей кроме собственно Маркова ныне не существующие поселки Крепость, Оселкино, Солдатово, Еропол и некоторые другие точки. Эта территория среди местных жителей известна под именем «марковский куст»; на территории «марковского куста» живут разные люди, но в каком-то смысле они составляют единство. Место рождения или место проживания почти во всех случаях называется в качестве ответа на вопрос о национальности. Территориальный признак приводится как (этно)различительный иногда прямо-таки с обезоруживающей прямотой:

Г: А индигирщики от походчан чем отличаются? Инф: На Индигирке живут (ж 27 ЧР).

Интервью, проведенные Г.В.

Зотовым в 1962 году в Маркове и опубликованные в 1963 году, также содержат указания на то, что место рождения человека называется вместо его национальности; ср.:

В: А поп русский был? О.: Значит, отец у него русский был, а он-то урожденец… местный уроженец (интервью с И.А. Дьячковым, см.: Зотов 1963: 13). Отец – русский, а сам он – кто? – и информант, поколебавшись, дает территориальное определение этнической принадлежности.

Вопрос: Кто у вас русским был в роду? Ответ: Русским у нас никто не был, я не знаю, хто русским был. Бабуска була кулумчанка [колымчанка]… Вопрос: А она русская или чуванка? Ответ: Нет, она не юкагирка… чуванка, кажется (интервью с К.А. Воронцовой, см.: Зотов 1963: 22).

Уверенное указание на то, что «бабушка – кулумчанка» как территориальный признак соседствует с неуверенными рассуждениями о том, кто она «по национальности» – юкагирка? чуванка? В самом термине « местно русский», обсуждавшемся выше, уже заложена идея определения этничности по месту, где человек живет, как и в других – многочисленных – пространственных названиях типа «колымчане», «индигирщики», «верховские» и под. В приводимой ниже цитате информантка рассказывает о взаимных наименованиях нескольких групп, а также отмечает различие в наименованиях «русских» и «местнорусских» якутами:

Г: Индигирщики – кто так говорил? Сами русскоустьинцы? Инф: Нет, другие их так называли. Может быть, аллаиховцы, может, еще кто-то. Чаще всего нас так называли. А мы их называли «колымчане». Г: А «русскоустьинцы» говорили? Инф: Говорили. И «местнорусские». Г: А что это значит? Инф: Местные, значит, русские. А приезжие – вот, якуты, допустим – про нас говорили, про русскоустьинцев «рускай-га». А если просто русский, приезжий, говорили «рускай» (ж 38 ЧК).

Эта территория – будь то Колыма, или Индигирка, или «марковский куст» – составляет своего рода «дальние рубежи» этничности: эти места населены «нашими» и составляют определенное единство. В частности, браки между жителями этой территории считаются браками между своими. При этом для колымчан и индигирцев общим является все это пространство – и Колыма, и Индигирка, для марковцев – «марковский куст» и Северная Камчатка, район реки Пенжина. Вот как отвечает индигирская информантка на вопрос «На ком женились индигирцы?»: Инф: Ну, как на ком? Ну, где русскую брали, а где полрусскую, полякутку… сами ездили… оттуда брали, с материка… Г: На своих только женились? Инф: Только на своих, своих брали. Приезжали же, друг к другу же ездили… С других участков, с Колымы ездили… Г: А вы еще помните, как приезжали с Колымы? Инф: Помню. Приезжали… В гости приезжали… Зимой, весной… Ну, когда тепло будет, в мае, да то-другое… Приезжали. Семьями, с бабами мужики. В гости к своим. Наши ездят отсюдова… Оттудова знакомятся, приезжают к товарищам в гости (ж 24 РУ).

А вот слова женщины, которую все ее односельчане считают в высшей степени коренной марковчанкой, носительницей и хранительницей казачьих традиций:

Мои родители приехали с Пенжины [река Пенжина не севере Камчатки, на которой стоят поселки Аянка, Слаутное и др.]. Отец – чуванец, мать – юкагирка. У них было девять детей. Приехали сюда на карбазах – большие деревянные лодки. Здесь у них были родственники: Дьячковы, Никулины… Трое младших детей у мамы родились здесь, шестеро – на Пенжине. Я родилась в 1933 году уже здесь, а мама Р. [сестра информантки] – на Пенжине (ж 33 МК).

Внутри этой большой этнической территории существуют, далее, более мелкие

подразделения, составляющие уже более близкие границы самоидентификации каждого отдельного члена коллектива. В разговоре с приезжим исследователем житель Маркова, например, ограничится при описании своей этничности, скорее всего, указанием на свою принадлежность к «марковскому кусту»: этого достаточно, чтобы противопоставить себя чужаку. Однако в разговоре с другим таким же «коренным марковцем» в ход будут пущены уже более специфические признаки, определяющие этничность более точно.

Из приводимого ниже примера хорошо видно взаимодействие и взаимовлияние внутренней и внешней этничности: этническая категоризация здесь строится на топонимах, придуманных государственными чиновниками, которые, в свою очередь, исходили из своих представлений об этничности населяющих эти края людей.

В начале 1930-х годов власти построили выше по течению реки Анадырь три поселка и назвали их без особых затей по имени трех национальностей, обитавших в этих местах: Чуванское, Ламутское и Чукотское [80] . Предполагалось, что, в полном соответствии с радующим душу чиновника порядком, коренные жители перейдут на оседлость и поселятся «где положено»: чукчи – в Чукотском, ламуты – в Ламутском, чуванцы – в Чуванском. Однако на деле все оказалось не так гладко. Во-первых, чукчи решительно отказались селиться в поселке, и Чукотское довольно быстро захирело и было закрыто. Во-вторых, население этих мест всегда практиковало смешанные браки, и однозначно определить, кто ламут, а кто чуванец, не всегда представлялось возможным. Кроме того, череда хаотических переселений также перемешала население этих поселков:

Колхоз преобразовали в совхоз в 1960 году, до этого было 5 колхозов: в Чуванском, в Ламутском, в Ерополе, в Старом Ерополе, после войны было еще поселение Чукотское, отсюда около 60 км. Затем начали переселять, вначале Осёлкино и другие мелкие поселки, Брагинское, Банное, Ягодное. Сначала Старый Еропол закрыли, потом и новый, жителей переселили в Чуванское, Ламутское и в Марково (м 48 МК). В 1954 году перекочевали – там [в Старом Ерополе] сильно затопляло. Перекочевали в Новый Еропол. Потом и его начало затоплять, и жителей в 1965 году развезли, кого в Ламутское, кого в Чуванское, кого в Марково [81] (м 32 МК).

Во всех трех поселках образовались этнически смешанные группы населения. Однако жители этих мест неожиданно приняли предложенную игру (ср. упоминавшуюся выше веру в «правильное» определение национальности): в сознании людей названия поселков (поселков, повторяем, довольно поздних и искусственно созданных) сегодня твердо ассоциируются с названиями национальностей: если некто живет в Ламутском – то он ламут, если в Чуванском – чуванец.

Основная масса жителей в Чуванском – чуванцы, в Ламутском – ламуты (ж 54 МК).

Один из наших информантов рассказал, что он всю жизнь говорил по-чукотски; по-русски он говорит плохо и с трудом, но записали его почему-то чуванцем, «наверное, потому, что я жил в Чуванске. Мои родные братья – чукчи, а я – чуванец». Вот как тот же информант (Инф 1) объясняет это в другом интервью, поправляя свою жену (Инф 2):

В: Кто живет в Чуванском? Инф 2: Чуванцы, ламуты, чукчей нет. Инф 1: Почему, там есть чукчи, только они все записаны чуванцами. Я тоже чукча, а записан чуванцем. В: Кто записывал? Инф 1: Учителя, когда мы первый раз приезжали [из табуна в поселок]. В Чуванское поехали, – значит, чуванцы (м 32 МК).

А вот мнение русского, недавно приехавшего в поселок:

Марково – интересный куст. Марково – русское село, в Ламутском – ламуты, в Чуванском – чуванцы, в Ваегах – чукчи (м 66 МК).

В сознании марковцев, таким образом, причинно-следственные связи перевернулись: многие уверены, что поселки названы так, а не иначе потому, что в них живут люди соответствующей национальности – а не наоборот, как в действительности обстоит дело: жителям этих поселков национальность приписывалась по месту жительства: