Русские в начале осьмнадцатого столетия
Шрифт:
— Здесь, батюшка. Да ведь, кажется, он уж служил…
— Никак нет, Максим Петрович: он был только записан новиком в московском жилецком войске и на службу не являлся; а так как ему еще нет и сорока лет…
— Да ты знаешь ли, господин офицер, — прервал Шетнев, подойдя к Мамонову и толкнув потихоньку локтем Прокудина, — что князь Андрей Шелешпанский, хотя еще в поре, однако ж давно уже уволен па покой ради его хворости и всегдашних недугов?
— Знаем мы эти недуги! — возразил Мамонов. — Сенат уж извещен и о том, что он облыжно называет
— Как так? — спросил с удивлением Прокудин.
— Да, Максим Петрович! у него около Москвы много деревень; вот мне дадут знать, в которой деревне он живет, я пошлю за ним, — не тут-то было: «Изволил уехать неизвестно куда». Я пошлю в другую: «Был, дескать, и здесь, да вчера выехал». Я в третью: «Сейчас только выехать изволил». Поверите ль: всю команду с ног сбил. Видно, у него есть приятели в Москве, которые весточку ему подают. Да уж теперь вы сами изволили мне сказать, что он здесь, так я его из рук не выпущу.
В комнату вошел слуга и доложил Прокудину, что из соседнего села пришел земский староста с понятыми.
— С понятыми?.. Это зачем? — спросил Прокудин.
— Не прогневайтесь, — сказал Мамонов, — я человек военный и приказного порядка не ведаю; но со мною есть подьячий, который говорит, что формальную выемку без понятых и свидетелей делать не следует.
— Выемку?.. Да почему ж ты думаешь, батюшка, что князь Андрей Юрьевич не поедет с тобой волею? Может статься, он вовсе и не знает, что ему должно к тебе явиться.
— Помилуйте, как не знать! Чай, ему давно уж об этом донесли. Во всех его отчинах наказывали об этом всем старостам и приказчикам… Да вот, кажется, вошел на крыльцо мой сержант. Я послал его с командою к старосте. Ваши крестьяне сказывали мне, что князь Шелешпанский остановился у него в избе. Позвольте, Максим Петрович, войти сюда сержанту.
— Изволь, батюшка.
Мамонов отворил дверь в столовую и закричал:
— Прохоров, ступай сюда!
В гостиную вошел пожилой служивый. Он перекрестился на икону, опустил руки по швам и вытянулся перед своим командиром.
— Ну что, Прохоров, — спросил Мамонов, — нашел ли ты князя Шелешпанского?
— Никак нет! — отвечал сержант.
— Как нет? Да ведь он стоял у старосты?
— Стоял, господин поручик, да вдруг изволил без вести пропасть.
— Куда же он девался?
— Не могу знать. Из избы он никуда не уходил, а в избе его нет. Мы все уголки обшарили: и под лавками смотрели, и в печи, и на полатях; на чердак лазили, все хлева обошли. Артемьев и Забулдыгин ходили смотреть на огород, не залег ли он где-нибудь между грядками, — нигде нет, словно сквозь землю провалился.
— Ну вот, изволите видеть, Максим Петрович, — сказал Мамонов. — Да это ему не поможет. Прохоров, возьми с собой понятых и обойдите все дворы!.. Ступай!
— Ты, батюшка, напрасно, это делаешь, — молвил
— О, если так, Максим Петрович, так с меня довольно вашего слова. Да и то сказать: коли он смекнул, что за ним приехали, то, уж верно, у вас на селе не останется, чай, давно убежал туда, откуда приехал. Мне сказывали, что он недалеко от вас гостит у какого-то Рокотова…
— У какого-то Рокотова!.. — повторил Лаврентий Никитич. — Вишь, как изволит поговаривать!.. Этот Рокотов при царе Алексее Михайловиче заседал в боярской думе, и сам государь не называл его каким-то, а изволил чествовать Лаврентием Никитичем.
— Так это вы, государь мой, Лаврентий Никитич Рокотов? — сказал Мамонов.
— Я, батюшка… имя и отечества твоего не знаю, да, по правде сказать, и знать не хочу.
— Лаврентий Никитич! — молвил Прокудин.
— Я все молчал, Максим Петрович, — прервал Рокотов, — а теперь как дело дошло до меня, так не мешай мне говорить. Ты, голубчик, называешь себя Мамоновым и сказываешь, что приехал по царскому указу. Вот Максим Петрович и поверил тебе на слово, а коли ты ко мне пожалуешь, так я тебе вперед говорю, что у меня на одних-то речах не много выторгуешь.
— Что ж вы думаете, государь мой, что я самозванец какой-нибудь? — сказал вспыльчиво Мамонов.
— А кто тебя знает! Коли Гришку Отрепьева угораздило назвать себя царем русским, так не велика важность, если какой-нибудь пройдоха напялит на себя немецкий кафтанишко, назовется каким-то Мамоновым и приедет будто бы по царскому указу, а в самом-то деле, чтоб сорвать что-нибудь… Ведь голь хитра на выдумки!
Мамонов вспыхнул. Он вынул из кармана бумаги и, подавая их Прокудину, сказал:
— Я точно виноват: мне следовало бы начать с этого.
Вот сенатский указ на мое имя и регистр дворянам, которых требуют на службу.
Пока Максим Петрович рассматривал бумаги, Шет-нев подошел к Рокотову и шепнул ему:
— Эх, Лаврентий Никитич, рассердил ты его!
— Так что ж? Барин не большой, — отвечал Рокотов, — пусть себе сердится!
— Пусть сердится!.. Да разве от этого князю Андрею легче будет?. Нет, друг сердечный, за это не так надо было взяться. Да вот постой, я поговорю с ним с глаз)' на глаз, так авось дело-то как-нибудь поправлю.
— Так, батюшка, так! — молвил хозяин, отдавая бумаги Мамонову. — Ты делаешь, что тебе указано, — да я в этом и не сомневался.
— Позвольте мне, — сказал Мамонов, — оставить у вас в селе небольшую команду, — не ради какого-нибудь надзора — избави Господи! Я питаю к вам, Максим Петрович, столь великую эстиму, что для меня достаточно вашего слова, — это необходимо ради всякого случая: неравно князь Шелешпанский снова появится в вашем селе, так было бы кому задержать его и препроводить немедленно в Москву.