Русские в начале осьмнадцатого столетия

Загоскин Михаил Николаевич

— То есть, — прервал Моро де Бразе, — на наши французские деньги восемнадцать тысяч ливров в год. Конечно, это мало, по все еще сносно. А я, представьте себе, получаю всего-навсего двенадцать тысяч ливров жалованья.

— А где бы вам дали больше этого, господин бригадир, — спросил Брюс, выпив одним духом полстакана пуншу, — уж не во Франции ли?

— Да, господин генерал-лейтенант, — возразил Моро де Бразе, — да, во Франции! Деньгами я получил бы гораздо менее, но взамен их дали бы то, чего никакой русский царь дать не может, то есть: прекрасный климат, просвещенное общество, любезных женщин, хорошее вино и превосходный театр, о котором, не прогневайтесь, и вы, господа немцы, не имеете никакого понятия. Вы думаете, господин Брюс, что если я отказался

от этих высоких наслаждений просвещенного человека, если я закопал себя живого в эту снежную могилу, которую мы называем Московским царством, так я уж вознагражден с избытком за это необъятное пожертвование тем, что получаю в год каких-нибудь ничтожных двенадцать тысяч ливров жалованья?

— Да разве вам обещали больше этого или заставили насильно служить русскому царю?

— Конечно, не насильно, но вы знаете, господин Брюс, что в жизни встречаются разные обстоятельства: я был молод, любил пожить и, натурально, прожил все мое состояние. Мой дядя, старик лет семидесяти пяти, после которого доставалось мне большое именье, женился на молодой девушке; у его жены родился сын… одним словом, я был в таком положении, что мне должно было выбрать одно из двух: или всадить себе пулю в лоб, или идти в русскую службу. К несчастию, я выбрал последнее…

— Ну, это еще не большое несчастие, — сказал Брюс, — конечно, Россия не Франция, но, не прогневайтесь, в ней жить можно, и вы, господин бригадир, напрасно называете русскую землю могилою. Вот я уж давно живу в этой могиле, а, кажется, на мертвеца вовсе не похож, — промолвил Брюс, допив свой стакан пуншу.

— Я это сделал, — возразил француз, — относительно ее умственного состояния и совершенного отсутствия всякой человеческой жизни. Разумеется, в этом смысле в ней все мертво, как в могиле. Сошлюсь на всех: скажите, господа, есть ли где-нибудь, не говорю в Европе, но в целом мире, земля скучнее этой Московии и народ невежественнее этих грубых, необразованных московитов?

Да, да! — пробормотали в один голос все немецкие генералы, исключая Брюса и Бейде.

— Вы, вероятно, читали, — продолжал француз, — в книге знаменитого путешественника Адама Олеариуса, что он пишет о русских? Помните ли то место, где он приводит мнения некоторых шведских и ливонских ученых, которые доказывают, что русские вовсе не христи-ане да и людьми-то могут назваться только потому, что имеют дар слова?

— То ли еще вы найдете в этой книге! — прервал Брюс. — Помните ли, как этот Олеариус, описывая русскую свадьбу, говорит, что во время венчания и молодые, и все приглашенные на свадьбу пляшут в церкви, под пение псалмов, какой-то особенного рода танец, похожий на французский бранл. Ну, скажите, господа: можно ли иметь какую-нибудь доверенность к путешественнику, который рассказывает такие нелепости?

— Вы, господин Брюс, — сказал хозяин, — всегда заступаетесь за русских.

— Не за русских, господин генерал, а за правду. Если б вы говорили, что русский народ еще необразованный, что они начинают только просвещаться, так я не стал бы с вами спорить, но вы их даже и за людей почитать не хотите.

— Извините, господин Брюс, — прервал Моро де Бразе, — я первый этого не думаю: русские говорят и пьют иногда хорошее вино, следовательно, они люди.

— Ваши шуточки, — возразил Брюс, — доказывают только, что вы француз, господин бригадир, и любите пошутить, так уж посмейтесь и надо мною. Я думаю вот что о русских: они еще дети, но дайте им возмужать, так у вас пройдет охота смеяться над ними. Что русские народ самобытный, этого, я думаю, и вы оспаривать не станете. Их не могли стереть с лица земли ни татары, ни поляки; напротив, после каждого народного бедствия Россия становилась все сильнее и сильнее. До татарского ига она была вся раздроблена на мелкие княжества; татары исчезли — и все эти отдельные части слились в одно огромное, мощное тело. После междуцарствия к хотя минутного, однако ж тяжкого владычества поляков Россия, без всякой посторонней помощи стряхнув с себя постыдные оковы, двинулась вперед и стала наряду всех европейских

государств. Вы, я думаю, слыхали, что здоровые и сильные дети почти всегда хворают к росту? Вот точно так же Россия: она часто бывала больна, и, казалось, больна смертельно, а в самом-то деле это была только болезнь роста. Да вот хоть в наше время, что можно было ожидать после нарвского сражения? Уж так по крайней мере совершенного унижения России, а вышло напротив: Россия точно так же, как прежде, прихворнула, да вдруг и выросла на целую Лифляндию. И об этом-то исполненном жизненной силы ¦ самобытном народе вы говорите с таким презрением? Нет, господа, не знаю, будет ли когда Россия предписывать законы другим народам, но я убежден в душе моей, что лет через пятьдесят она займет одно из первых мест в числе всех просвещенных государств Европы.

— Срок-то очень длинен, — сказал Моро де Бразе, — а то бы я побился с вами об заклад, что ваши русские и через пятьдесят лет будут точно такими же варварами, какие они теперь.

— То есть мы, иностранцы, станем называть их варварами? Да, это может быть и через полтораста лет. Известное дело: мы всегда не жалуем и позорим тех, которых боимся.

— Охота вам об том спорить!.. — прервал Янус. — Поговоримте-ка лучше о турках. Что бы это значило, господа: мы заняли всю Молдавию, перешли Прут, а визирь, как слышно, все еще стоит за Дунаем? Чего не он дожидается?

— Чтоб мы подошли к нему поближе, — отвечал Остен.

— А может быть, и раздумье берет, — сказал Брюс. — Ведь с русскими ладить нелегко.

— И, полноте, — вскричал Моро де Бразе. — Турки народ храбрый, станут они трусить ваших русских! А вот разве что: не узнал ли визирь, что при русской армии находится много иностранпых генералов, — это всего вернее. Поневоле призадумаешься, когда надобно иметь дело с знаменитым генералом Янусом!..

Янус улыбнулся и кивнул головою.

— С таким необычайным стратегом, как вы, господин Аларт.

Аларт поклонился.

— С такими испытанными тактиками, — продолжал француз, — каковы генералы Денсберг, Остен, Брюс, Вейде.

— Позвольте мне прибавить, — сказал Остен, — и с таким храбрым начальником кавалерии, как вы, господин Моро де Бразе.

— Да уж если вам, господа, не угодно сказать ни слова о фельдмаршале Шереметеве, — прервал Брюс, — так не забудьте хоть самого государя Петра Алексеевича. "То разбил наголову первого полководца нашего времени, Карла Двенадцатого, с тем шутить нельзя.

Разбил! — повторил француз. — Да, конечно, раз-оил, по милости фельдмаршала Гольда и других иностранных генералов.

Мы все только исполняли приказания русского Царя, господин Моро де Бразе, — продолжал Брюс, — а всем распоряжался и был душою всего сам государь Петр Алексеевич. Вы не были под Полтавой, так можете говорить все, что вам угодно; но мне грешно бы было не отдать справедливости не только самому царю, по также и князю Меншикову и многим другим из русских генералов

— А позвольте спросить, господин Брюс, — сказал Янус, — кто ж, по-вашему, эти русские генералы?. Вот, например, хоть оба фельдмаршала, которыми так хвастаются русские: Шереметев и князь Меншиков, — неужели вы назовете их хорошими генералами? Меншиков, конечно, человек способный; но имеет ли он сведения, необходимые для искусного полководца? А вы сами знаете, что одной практики для этого недостаточно. Я отдаю также полную справедливость необычайной храбрости Шереметева, по он вовсе не тактик и, вероятно, не понимает даже, что значит слово: стратегия.

— А почти всегда бил шведов! — прервал Брюс.

— Случай, господин генерал-лейтенант, счастье — и больше ничего.

— А надобно сказать правду, — подхватил Моро де Бразе, — старик Шереметев в деле молодец! Чтобы спасти простого солдата, он готов сам кинуться с саблею на неприятеля.

— Это, господин бригадир, храбрость, приличная обер-офицеру, а Шереметев фельдмаршал

— Так, господин генерал, так! Только вы уж слишком строго судите и князя Меншикова и Шереметева. Не забудьте, что они русские, так чего же вы от них хотите?