Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIVвв.). Курс лекций
Шрифт:
«…Позор русского исторического сознания, русской исторической памяти в том, что Александр Невский стал непререкаемым понятием национальной гордости, стал фетишем, стал знаменем не секты или партии, а того самого народа, чью историческую судьбу он жестоко исковеркал… Александр Невский вне всякого сомнения был национальным изменником» [439] .
Как ни странно, думаю, верно и то и другое. Просто существуют два Александра.
Один реальный сын своего времени, хитрый, властолюбивый и жестокий правитель, всеми силами старавшийся сначала заполучить, а потом удержать титул великого князя. Он, видимо, был одним из первых русских князей, который в годы ордынского нашествия понял простую истину: помогая Орде грабить и угнетать свой народ, можно получить кое-какие выгоды для себя. Позднее по этому пути пойдут и его потомки. Сын Андрей вернет себе титул великого князя владимирского ценой четырнадцати русских городов, разоренных Дюденевой ратью
439
Соколъский М.М. Заговор средневековья (1978)//Сокольский М. М. Неверная память: Герои и антигерои России. Историко-полемические эссе. М., 1990. С. 193.
Другой, мифический, Александр Невский герой, созданный с определенными политическими целями. Он живет и действует сегодня, влияя на мысли и поступки множества людей, плохо знакомых с историей своего Отечества (хотя, скорее всего, полагающих, что отлично знают ее).
Оба Александра почти не знакомы друг с другом. Пути их почти никогда не пересекаются. Сопоставление этих двух образов порождает убеждение, будто они абсолютно биологически несовместимы. Миф и реальность чаще всего совсем не бывают вместе. Их миры столь же далеки друг от друга, как две разные галактики, разделенные временем и пространством.
И, тем не менее, есть черта, объединяющая их: и тот, и наш Александр святые. И нам пока так и не ясно, почему…
Предложенный мною взгляд на знаменитого князя лишь один из множества возможных. Это еще один вариант понимания и изложения, казалось бы, хорошо всем известных событий, ракурс, позволяющий увидеть то, чего не увидишь с другой точки зрения. Благодаря ему образ легендарного князя (это словосочетание в данном случае не имеет оценочного характера) становится более объемным и живым, а хрестоматийные исторические события наполняются новым содержанием, перестают быть спектаклем театра теней с заранее известным и неизменным сценарием. Что же касается различий во взглядах на личность Александра Ярославича, то их существование уже само по себе величайшее благо. Никто из смертных не обладает истиной в последней инстанции. Право на свою точку зрения (или на выбор среди уже существующих взглядов что, в принципе, то же самое) имеет каждый свободный человек. Предсказуемая, раз и навсегда заданная история жвачка для скота, коему не престало иметь свое мнение по поводу происходящего. Правда, право выбора дело непростое и ответственное. Оно, во-первых, требует определенной гражданской зрелости, а во-вторых, накладывает на совершающего выбор определенные обязательства перед самим собой и окружающими. Именно в связи с этим мне и хотелось бы еще раз уточнить свое понимание столь неоднозначной личности, как великий князь владимирский Александр Ярославич.
Главный вопрос, на который хотелось бы дать ответ: почему все-таки Александр Невский святой, к тому же весьма почитаемый на Русской земле?
Мои оппоненты иногда настаивают на том, что признание великого князя Александра Ярославича святым было обусловлено христианским смирением, с которым он принял ордынскую власть, следуя апостольскому:
«Противящийся власти противится Божию установлению» [440] .
Однако ожесточенное сопротивление одним завоевателям при раболепном подчинении другим вряд ли результат признания божественности всякой власти. Если бы это было так, пришлось бы признать, что западные братья во Христе, в отличие от ордынцев, действовали вне Божией воли, либо Ему об их деятельности ничего не было известно. Однако и то и другое предположение просто кощунственны. Вообще любое выполнение властных функций с христианским смирением вряд ли совместимо, на то оно и правление, т. е. насилие (недаром слово правый, как мы помним, родственно древнеиндийскому prabhus — выдающийся по силе, и англосаксонскому fram — сильный). Мне, например, известны только два смиренных древнерусских князя: братья Борис и Глеб Владимировичи. Но для того, чтобы проявить это качество и стать благодаря ему святыми, им пришлось добровольно отказаться от власти и принять мученическую смерть. Насколько помнится, Александр Ярославич ни того, ни другого делать не пытался. Да и любовь к нему деспотов и тиранов, подобных Ивану Грозному, Петру Великому или И. В. Сталину, говорит о многом, но только не о смирении, присущем якобы этому святому.
440
Рим 13:2.
Сама постановка вопроса о божественном происхождении любой власти представлялась весьма сомнительной еще в средневековье (вспомним размышления летописца о Божием попущении), не
Святость Александра Невского не оправдывает все его поступки. Одно дело не сопротивляться грабежу Орды и совсем другое быть активным его соучастником. Причисление же к лику святых лишь искупает совершенные князем грехи (а в том, что он, как и всякий человек, был грешен, думаю, не сомневается ни один, даже самый ярый его защитник). Во всяком случае, надеюсь, что святость равноапостольного князя Владимира I не мешает осуждать растление несовершеннолетних (чем, как известно, грешил этот киевский князь до принятия христианства)?
Нельзя не согласиться с тем, что современные этические критерии не работают в средневековье. Логику поступков людей того времени чаще всего можно восстановить, опираясь на параллельные (чаще всего, библейские или апокрифические) тексты. Но невозможно принять произвольное привлечение цитат из Ветхого или Нового Заветов для объяснения и оценки действий людей прошлого. В то же время, скажем, отождествление Александра Невского с библейским Давидом (с которым, как мы помним, князь сравнивается неоднократно) может придавать образу, создаваемому древнерусским книжником, амбивалентные характеристики. В частности, в разбиравшемся случае, связанном с переписью населения Пскова и Новгорода, такая аналогия явно работает против признания святости Александра.
Почему же, несмотря на все, Александр Невский был причислен к лику святых?
Чтобы ответить на этот вопрос, еще раз очень коротко напомню, что происходило вокруг Александра.
В 1204 г. под ударами крестоносцев пал Константинополь, что в итоге не только заставило императора Михаила VIII искать помощи на Западе, но и привело в конце концов к полной религиозной капитуляции Константинопольской патриархии перед Папой (Лионская уния)
«…Официальное оформление унии восточной и западной церквей состоялось на соборе католического духовенства в Лионе, куда в конце июня 1274 г. прибыли послы Михаила Палеолога. Греки признавали три основных пункта унии: супрематию папы над всей христианской церковью, верховную юрисдикцию папы в канонических вопросах и необходимость поминать папу во время церковных богослужений. Согласившись на заключение унии, Византия, тем не менее, ставила папству ряд политических условий. Наиболее важным из них было требование, чтобы папа добился мира между Византией и латинскими государствами. Михаил VIII обещал в свою очередь принять участие в задуманном Римом крестовом походе против мусульман.
6 июля 1274 г. на четвертом заседании собора Георгий Акрополит принес присягу папе, утверждая тем самым его верховенство в христианской церкви. Члены византийской миссии подписали присягу Акрополита. Уния церквей совершилась» [441] .
Недаром, завершая свое горестное повествование о завоевании Царьграда фрягами в 1204 г., древнерусский книжник, очевидец этого события заключает:
«…И тако погыбе царство богохранимаго Констянтиняграда и земля Грьчьская в сваде цесарев, еюже обладают фрязи» [442]
441
Осипова К.А. Восстановленная Византийская империя: Внутренняя и внешняя политика первых Палеологов//История Византии: В 3 т. М., 1967. Т. 3. С. 83.
442
Новгородская первая летопись. С. 49 (выделено мною. И.Д.).
Кроме собственно конфессиональных, для такого вывода имелись вполне достаточные формальные основания:
«Власть византийских императоров была низложена, и столица империи ромеев стала главным городом нового государства, которое современники называли Константинопольской империей, или Романией, а исследователи предпочитают именовать Латинской империей» [443] .
С другой стороны, Даниил Романович Галицкий, героически сопротивляющийся монголам, вынужден был периодически искать убежища у своих католических соседей, в Венгрии, и даже принял от Папы королевскую корону:
443
Каждан А.П. Латинская империя//История Византии. Т. 3. С. 15.