Русский лабиринт (сборник)

Дарин Дмитрий

– Так, подлецы, вот что, значит, удумали – мать в гроб раньше времени свести! Где твой брат, чтоб его черти с потрохами взяли, чтоб ему ни дна, ни покрышки – негодяй, вор малолетний, каторжник сопливый!!! Где Колька, я тебя спрашиваю, паскуда малолетняя?!! Где?!! – Салтычиха налилась нездоровой краснотой и стала озираться в поисках какого-нибудь тяжелого предмета.

Анютка еще секунду похлопала мокрыми глазами и юркнула за дверь. Вослед ей полетел материн сапог.

– Сволочь! Колька, гад!! Все вы сволота поганая, зачем я вас только рожала, гниды?!

Салтычиха упала на кушетку и зашлась в истерике, молотя по ней кулаками с такой яростью, что вмятины от пудовых ударов не успевали разглаживаться.

Только через добрых полчаса она затихла, потом с неожиданной для ее веса резвостью вскочила на ноги, накинула потертый зипун и выбежала на улицу.

– Ко-о-олька! Ко-о-оля! – услышали уже сидевшие у Ветерана Сергей, Артист и Шелапут.

– Слышь, Селиваныч, – прокашлялся Артист, – а ты понял, почему мент к Салтычихе проследовал? Ну, я имею в виду – в связи с возвратом заслуженных наград – к ней именно почему? Я как раз по коридору с пузырем к тебе шел…

– Не стоит, Артист, – нахмурился Шелапут.

– Ну и почему? – радостно спросил Иван Селиванович, в сотый раз уже погладив медали, лежавшие на столе, у него под рукой.

– Артист… – предостерегающе сказал Шелапут.

– Не… не знаю, – продолжал улыбаться Иван Селиванович.

– Давайте еще раз за Ветерана…по маленькой только, – отвлек догадавшийся уже Сергей. – Это ты молоток, что в газеты написал… чиновник теперь огласки боится.

Артист недобро улыбнулся.

– Ни хрена он не боится, твой чиновник, кроме начальства. Вот было у главных начальников такое настроение, почему, мол, гордость народа – последних ветеранов не только обдирают, как липку, а и грабят вдобавок. А они, власть, конкурентов-то в грабеже не терпят, вот и дали указивку – разобраться, найти и наказать. А то, что получается – белые пришли, грабят, красные или там дерьмократы пришли – тоже грабят. Что народ подумает – грабят, а не защищают. Так даже у бандитов не водится. А так хрен бы тебе что нашли. А тут-то и искать особо не надо было – и так ясно с первого стакана, кто…

– Пойдем-ка на улицу, перекурим, бродяга, душно здесь, – глухо сказал Шелапут и встал, не отрывая сузившихся зрачков от Артиста.

– Да сам иди, усек? – отмахнулся было Артист, но Шелапут перехватил руку.

– Пошли, пошли. – Шелапут легко, но резко дернул на себя, Артист мигом оказался на ногах.

– Чего это они? – спросил Иван Селиванович, когда за мужчинами закрылась дверь.

– Не обращай внимания. – Сергей пододвинул стакан. – У них промеж себя что-то. Не обращай внимания. Скажи лучше – какой орден за что?

– О! – Иван Селиванович взял один. – Гляди – это за битву под Прохоровкой. Александр Невский. Танковое сражение такое… я тебе скажу, неба видно не было. Они ж в атаку поперли, и мы тоже – встречный бой был. Грохот и лязг такие стояли, что кровь из ушей хлестала. Сильно мы их тогда… да и они нас трепали, надо сказать. Силен был немец, ох как силен. Наш танк как въе…ли, загорелось все, в глазах дым, в ноздрях гарь, вылезли, огонь сбили с себя и за фляжку – хоть глоток сделать. А в десяти метрах – фрицы из такого же подбитого танка, «Тигра» там или «Пантеры», и тоже обгоревшие, и фляжки у ртов. Ну вот – пьешь себе, а глазом косишь – рядом фрицы пьют и тоже на нас косят. Но в этот момент никто не стрелял. Чисто звери на водопое – никто никого не трогает. На это тоже нервы нужны, я тебе скажу. Так вот нахлебаешься – и врукопашную с ихним экипажем, одновременно, как по сигналу. Тогда мне одному из экипажа повезло, ранили тяжело, да в медсанбате через месяц выходили. Потом в пехоту списали. Там в разведчики определили, потом одна история вышла…из-за медсестры, набил харю одному… старшему по званию, ну и меня – тю-тю – в офицерский штрафбат. Кстати, и эту вот, «За отвагу» – за форсирование Днестра и Прута, намедни с Платоном отмечали – уже в штрафниках получил. Но потом

кровью, как говорится, искупил, даже в звании повысили, награды обратно вручили – так что они ко мне не первый раз возвращаются.

Вернулся Шелапут, поглаживая свой ежик на голове. На костяшках была заметна свежая ссадина.

– А Артист где? – поинтересовался Иван Селиванович. – Недопил чего?

– Да чего-то закашлялся сильно – к себе пошел… отлеживаться. Просил извиниться.

– Ну ладно, зашел – и то хорошо. – Иван Селиванович разлил по лафетничкам водку. – Давайте, мужики, есть еще какая-то справедливость на белом свете, за нее и выпьем.

Мужчины смачно чокнулись.

– Да, батя… – Шелапут закусил коркой хлеба. – Досталось вам тогда, на войне-то. Я вот что спросить хотел – ты ж и солдатом и командиром служил, – как вы к начальству своему, то есть к старшим командирам, относились? Справедливые были люди или как везде – на кого нарвешься?

Иван Селиванович отвечать сразу не стал – помолчал с полминуты.

– Я вам, ребята, так скажу. Не то даже главное, какой у тебя взводный или ротный – или даже генерал, справедливый или нет. Главное, чтобы умный был, солдата берег. Один в бою не трусит, отчаянный, рвет на фрицевский дзот, как смертник, а старшему объяснить, что способней обойти да гранатами закидать – духу не хватает. К примеру такой случай был – еще в самом начале войны. Я как раз срочную служил – в восьмом мехкорпусе. С начала войны-то неделя прошла, полная неразбериха. Кто куда наступает, где фриц, где наши, кто спереди, кто сбоку – ничего не понятно, связи нет почти. Между флангами дивизий – разрывы километров на десять – пятнадцать. Ну а командование, не разобравшись, контрудар задумало. А чем ударять-то? Сколько немца где скопилось – ведь не знает никто. Ну и к нашему комкору кавалькада эмок прикатила – трибунал, комиссары, полковники, подполковники… Наш ротный туда же побежал – созывали всех командиров на всякий случай. Ну, этот член Военного совета фронта, не помню фамилию сейчас, чуть нашего генерала Рябышева прямо на месте не расстрелял за то, что он просил время до утра на перегруппировку. Правильно просил, как оказалось. Ну что тут сделаешь, приказали с ходу в бой – на Дубно. Ротный еще тогда сказал – займем, обещали наградить, не займем – расстрелять. Но что хуже всего – этот комиссар поставил командиром нам другого комиссара. Этого фамилию до сих пор помню, его не забудешь. Комиссар Попель такой.

Ветеран замолчал, задумался. Вспоминал.

– Ну и что дальше-то, Селиваныч? Взяли Дубно? – Шелапут наполнил лафетнички.

– Дальше? А дальше – взяли мы это Дубно, фрицы от нас такой прыти – с отчаяния – не ожидали, это верно. Но быстро окружили – крепко немец умел воевать, грамотно, не отнимешь… Ну и положили всю нашу танковую дивизию, а с ней и мотоциклетный полк. Комиссары ведь только строить умели, а воевать – шиш. Этот Попель там только мешал, хотя не трусил, даже геройствовал. Но как? Как боец, а не как полководец, едить его за ногу. Но я так скажу: лучше бы они с комкором тогда под расстрел встали – много бы жизней спасли. Из окружения совсем немного вышло, да… Тогда я первую медаль получил, где она… вот – «За боевые заслуги».

Много еще чего рассказывал Иван Селиванович такого, чего и водка не брала. Шелапут и Сергей слушали да наливали, пока все бутылки не опустели.

– Ладно, Ветеран… Селиваныч, пошел я, – сказал Сергей, – меня Василина обыскалась уже, наверное. Еще раз поздравляю!

Шелапут погладил свой ежик и тоже встал.

– Ты, батя, это… мент прав был, запри награды-то посерьезней, не носи на груди без повода, как раньше. И не показывай никому – на 9-е Мая рассмотрят и расспросят, кому интересно. Тебя и так все знают… авторитетно. Я, пожалуй, тоже пойду – смена у меня завтра.