Русский охотничий рассказ
Шрифт:
Музыка наполняет сказочный лес в рассказе «Кто чем поет?»: «Слышишь, как музыка гремит в лесу? Слушая ее, можно подумать, что все звери, птицы и насекомые родились на свет певцами и музыкантами. Может быть, так оно и есть: музыку ведь все любят, и петь всем хочется. Только не у каждого голос есть» [57] . На все лады распевают обитатели леса – каждый как может. А заканчивается рассказ лукавым вопросом автора, обращенным к юным читателям, и неожиданным ответом на него: «И слышно с земли: будто в вышине барашек запел, заблеял.
57
Там же С. 368.
В рассказе «Первая охота» щенок, задумавший поохотиться, узнает мир, а вместе с ним и маленькие читатели знакомятся с повадками птиц и насекомых.
Добрые,
Охота и рыбалка занимали большое место в жизни известных советских писателей – Пришвина, Бианки, Паустовского, Шолохова, Казакова. Важное воздействие, которое оказывает сближение с природой на духовный мир человека, отражено в разных по жанру произведениях – рассказах, пьесах и др. Напряженные эпизоды единоборства человека и зверя находим и в сложной структуре романа. Василий Песков в очерке «Шолохов – рыбак и охотник» [59] приводит цитату из книги С.Т. Аксакова, указывая на традицию русской литературы, которая поистине неиссякаема: «Все охоты: с ружьем, соколами, сетями и удочкой за рыбой – все имеют одно основание. Все охотники должны понимать друг друга: ибо охота, сближая их с природою, должна сближать между собой». Охота сближает советских писателей с их предшественниками, писателями XIX в., привнесшими в охотничью литературу поэзию, философию, гуманизм.
58
Там же. С. 369.
59
Песков В. Шолохов – рыбак и охотник // Комсомольская правда. 2010. 28 окт.
Травля волка – одна из ярких сцен в романе Шолохова «Тихий Дон», масштабном произведении о бушующих страстях человеческих, – неизбежно вызывает ассоциации с толстовским описанием захватывающего азартного гона в «Войне и мире». Отчаянно смелые охотники и жители казачьей станицы в романе Шолохова вступают в рукопашный бой с матерым, утверждая превосходство человека над зверем: «Григорий увидел, как двое казаков, бросив плуг, бежали наперерез волку, норовившему прорваться к логу. Один – рослый, в казачьей краснооколой фуражке, со спущенным под подбородок ремешком, – махал выдернутой из ярма железной занозой. И тут-то неожиданно волк сел, опустив зад в глубокую борозду. Седой кобель Ястреб с разлета перемахнул через него и упал, поджимая передние ноги; старая сука, пытаясь остановиться, чертила задом бугристую пахоту, не удержавшись, напоролась на волка. Тот резко мотнул головой, сука пластом зарикошетила в сторону. Черный громадный клуб насевших на волка собак, качаясь, проплыл по пахоте несколько саженей и покатился шаром. Григорий подскакал на полминуты раньше пана, прыгнул с седла, упал на колени, относя за спину руку с охотничьим ножом» [60] . Как и у Толстого, охотничья доблесть сродни воинской.
60
Шолохов МЛ. Собр. соч.: В 8 т. М., 1975. Т. 1. С. 194.
Пожалуй, толстовскую традицию продолжает в охотничьих рассказах и Юрий Казаков. Жизнелюбие, причастность к вечному само-возрождению природы составляют нравственную основу рассказов Казакова. В рассказе «На охоте» «стеклянный скрип журавлей», «чистый и грустный запах росы», «присмиревший тихий лес», «чистый печальный воздух» – все это создает поэтическое настроение. А сюжет этого рассказа, в котором тянется «ниточка от отца к сыну, от сына, ставшего отцом, к его сыну» передает трагизм быстротечной человеческой жизни и одновременно вечное величие и красоту мира.
Рассказ «Арктур – гончий пес» (1957) посвящен памяти М.М. Пришвина. Это рассказ о слепой охотничьей собаке, в котором писатель запечатлел мир восприятия и переживаний собаки, что сближает его с лучшими произведениями русской литературы о животных – толстовскому «Холстомеру», чеховской «Каштанке», многим рассказам Пришвина, Паустовского. Обостренное восприятие запахов и звуков собакой, лишенной зрения, писатель передает с особой силой высокого трагизма и красоты. Арктур «слышал тончайшие звуки, каких мы никогда не услышим, – пишет Казаков, эти звуки замечательно улавливая и запечатлевая. – Он просыпался по ночам, раскрывал глаза, поднимал уши и слушал. Он слышал все шорохи, за многие версты вокруг. Он слышал пение комаров и зудение в осином гнезде на чердаке. Он слышал, как шуршит в саду мышь и тихо ходит кот по крыше сарая. И дом для него не был молчаливым и неживым, как для нас. Дом тоже жил: он скрипел, шуршал, потрескивал, вздрагивал чуть заметно от холода. По водосточной трубе стекала роса и, скапливаясь внизу, падала на плоский камень редкими каплями. Снизу доносился невнятный плеск воды в реке. Шевелился толстый слой бревен в запани около лесозавода. Тихо поскрипывали уключины – кто-то переплывал реку в лодке. И совсем далеко, в деревне, слабо кричали петухи по дворам…» [61] И запахи для него «звучали как музыка», особенно когда он оказался в лесу.
61
Казаков Ю.П. Во сне ты горько плакал. Избранные рассказы. М., 1977. С. 83–84.
Охота приводит автора в глубинку, в леса, знакомит с лукавыми, иной раз чудаковатыми людьми. Перед писателем предстает жизнь грубая, подчас жестокая, не похожая на городскую. Рассказ «Ни стуку, ни грюку» внешне, как и многие рассказы Тургенева, вполне охотничий: герой, молодой москвич,
Боль за бездумно уничтожаемые леса и животных пронзительно прозвучала в повести Бориса Васильева «Не стреляйте в белых лебедей». Уже в самом названии – противопоставление красоты и жестокости. Егор Полушкин, мастер – золотые руки, человек не от мира сего. Он заплатил своей жизнью, вступив в неравный бой с варварами-туристами и всеми потребителями, шабашниками, которые грубо и бессмысленно уничтожают природу: леса, рыбу, животных, птиц. В лесу взору Егора предстала картина, от которой мороз пошел по коже: «Голые липы тяжело роняли на землю увядающий цвет. Белые, будто женское тело, стволы тускло светились в зеленом сумраке, и земля под ними была мокрой от соков, что исправно гнали корни из земных глубин к уже обреченным вершинам.
– Сгубили, – тихо сказал Егор и снял кепку, – за рубли сгубили, за полтиннички».
Итак, охота – занятие древнее, парадоксальным образом связанное с жестокостью и одновременно с чутким, нежным отношением человека к природе, лесам и их обитателям, – на протяжении многих веков вдохновляет писателей, является неиссякаемым источником для философского, поэтического осмысления мира, ставит проблемы нравственного выбора.
Маргарита Одесская
1955–1956. Т. 4. С. 397.
«Трубадур, странствующий с ружьем и лирой»
Сергей Тимофеевич Аксаков
Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах
К читателям
Мои «Записки об уженье рыбы» и особенно «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии» были так благосклонно приняты читающей публикой, что я решился написать и напечатать все, что знаю о других охотах, которыми я некогда с горячностью занимался. Кроме удовлетворения собственной потребности – есть что-то невыразимо утешительное и обольстительное в мысли, что, передавая свои впечатления, возбуждаешь сочувствие к ним в читателях, преимущественно охотниках до каких-нибудь охот. Вот причина, заставляющая меня писать: я признаюсь в ней откровенно, а равно и в желании, чтобы книжка моя имела такой же успех, как и прежние мои охотничьи записки.
Вступление
Охота, охотник!.. Что такое слышно в звуках этих слов? Что таится обаятельного в их смысле, принятом, уважаемом в целом народе, в целом мире, даже не охотниками?.. «Ну, это уж его охота, уж он охотник», – говорят, желая оправдать или объяснить, почему так неблагоразумно или так странно поступает такой-то человек, в таком-то случае… – и объяснение всем понятно, всех удовлетворяет! Как зарождается в человеке любовь к какой-нибудь охоте, по каким причинам, на каком основании?.. Ничего положительного сказать невозможно. Конечно, нельзя оспорить, что охота передается воспитанием, возбуждается примером окружающих; но мы часто видим, что сыновья, выросшие в доме отца-охотника, не имеют никаких охотничьих склонностей и что, напротив, дети людей ученых, деловых ex professo, никогда не слыхавшие разговоров об охоте, – делаются с самых детских лет страстными охотниками. Итак, расположение к охоте некоторых людей, часто подавляемое обстоятельствами, есть не что иное, как врожденная наклонность, бессознательное увлечение. Такая мысль всего убедительнее подтверждается, по моему мнению, наблюдениями над деревенскими мальчиками. Сколько раз случалось мне замечать, что многие из них не пройдут мимо кошки или собаки, не толкнув ее ногой, не лукнув в нее камнем или палкой, тогда как другие, напротив, защищают бедное животное от обид товарищей, чувствуют безотчетную радость, лаская его, разделяя с ним скудный обед или ужин; из этих мальчиков непременно выйдут охотники до какой-нибудь охоты. Один, заслышав охотничий рог или лай гончих, вздрагивает, изменяется в лице, весь превращается в слух, тогда как другие остаются равнодушны, – это будущий псовый охотник. Один, услыхав близкий ружейный выстрел, бросается на него, как горячая легавая собака, оставляя и бабки, и свайку, и своих товарищей, – это будущий стрелок. Один кладет приваду из мякины, ставит волосяные силья или настораживает корыто и караулит воробьев, лежа где-нибудь за углом, босой, в одной рубашонке, дрожа от дождя и холода, – это будущий птицелов и зверолов. Других мальчиков не заставишь и за пряники это делать. Чем объяснить такие противоположные явления, как не врожденным влечением к охоте? – Обратив внимание на зрелый возраст крестьян, мы увидим то же. Положим, что между людьми, живущими в праздности и довольстве, ребячьи фантазии и склонности, часто порождаемые желанием подражать большим людям, могут впоследствии развиться, могут обратиться в страсть к охоте в года зрелого возраста; но мы найдем между крестьянами и, всего чаще, между небогатыми, которым некогда фантазировать, некому подражать, страстных, безумных охотников: я знавал их много на своем веку. Кто заставляет в осенние дождь и слякоть таскаться с ружьем (иногда очень немолодого человека) по лесным чащам и оврагам, чтоб застрелить какого-нибудь побелевшего зайца? Охота. Кто поднимает с теплого ночлега этого хворого старика и заставляет его на утренней заре, тумане и сырости, сидеть на мокром берегу реки, чтоб поймать какого-нибудь язя или головля? Охота. Кто заставляет этого молодого человека, отлагая только на время неизбежную работу или пользуясь полдневным отдыхом, в палящий жар, искусанного в кровь летним оводом, таскающего на себе застреленных уток и все охотничьи припасы, бродить по топкому болоту, уставая до обморока? Охота, без сомнения одна охота. Вы произносите это волшебное слово – и все становится понятно.