Русский преферанс
Шрифт:
Скабичевский констатирует также, что «в сутолоке столичной жизни он (Некрасов. — Е. В.) редко брался за перо. Не до того ему было в это время среди обедов, ужинов, карточных турниров, литературных чтений и хлопот об издании журнала». В воспоминаниях Ипполита Панаева (1822–1901), двоюродного брата И. И. Панаева, есть совершенно народническое (в то же время вульгарно-христианское) оправдание игры Некрасова в карты (никак не в преферанс): «Много почитаемых и уважаемых людей играют в карты, и это не мешает им быть почитаемыми и именитыми в обществе. Клевета не касается их имени. По крайней мере, деньги, выигранные Некрасовым у людей, которым ничего не стоило проиграть, были употребляемы уже гораздо лучше, чем деньги, выигранные другими. На деньги Некрасова много поддерживалось
Настоящий эпитафией Некрасову могут служить слова, вписанные А. С. Сувориным в «Недельные очерки и картинки» (1878):
«Большой практик он был, — говорят о нём, — и стихи иногда хорошие писал, и в карты играл отлично. У него всё это вместе. (Передаю это в более мягкой форме, чем говорилось о нём иногда.)». В XX в. официальное литературоведение не мытьём, так катаньем старалось оправдать «картёж» Некрасова, тем более что, как пишет В. Т. Шаламов в «Четвёртой Вологде»: «Стихи отец не то что презирал — некрасовский уровень считал наивысшим. Некрасов — кумир русской провинции, и в этом отношении отец не отличался от вкусов русской интеллигенции того времени». Шаламов добавляет: «… но Некрасов ведь поэт-прозаик, лишённый многого, что было у Пушкина». Оставляя в стороне вопрос о том, что, быть может, по выражению Тургенева, в стихах Некрасова «поэзия не ночевала», приходится отметить, что едва ли не вся постнекрасовская русская поэзия, в первую очередь лирика Александра Блока, хоть разок, да «переночевала» в Некрасове.
Для истории же русских карточных игр XIX в., и преферанса в частности, Некрасов — одна из ключевых фигур; к тому же Некрасов был одним из немногих писателей, у которых игра и творчество проникали друг в друга, обогащались и обогащали потомков, и в ряду русских преферансистов ему принадлежит одно из самых первых, одно из самых почётных мест.
Очеркист, критик, сын крупного московского чаеторговца, старший брат знаменитого врача С. П. Боткина; «знаток классической литературы по всем отраслям искусства» (характеристика П. А. Бурышкина в книге «Москва купеческая»), по убеждениям — явный романтик (переводчик Э. Т. А. Гофмана!), волей обстоятельств оказавшийся в лагере дремучих реалистов — «современниковцев». Женатый на сестре Боткина Афанасий Фет, впрочем, пишет об этом купце-публицисте:
«Я не встречал человека, в котором стремление к земным наслаждениям выказывалось с такой беззаветной откровенностью, как у Боткина… Нигде стремление это не появлялось в такой полноте, как в клубе перед превосходною закускою». [38]
К числу «земных наслаждений» Боткина определённо принадлежал преферанс: «… Приход Тургенева остановил игру в преферанс, за которым сидели Белинский, Боткин и другие». Притом Боткин входил в число постоянных партнёров Белинского. [39] Панаева приводит множество примеров скупости Боткина, однако нужно помнить, что купеческий род Боткиных происходил из посадских людей города Торопца и в семье был обычай считать деньги на гроши, мирясь, впрочем, с крупными тратами. О людях, подобных Боткину в России, пишет П. А. Вяземский в «Старой записной книжке»: «Он приятный игрок» — такая похвала достаточна, чтобы утвердить человека в обществе».
38
Фет А. Воспоминания. М., 1890.
39
См. статью о В. Г. Белинском.
Современный нам исследователь пишет о Боткине: «Своему образу жизни, воплотившему сочетание позитивизма с артистизмом и изощрённым сибаритством, Боткин не изменил и на смертном одре: умирая почти слепым и парализованным, он устраивал у своей постели великолепные музыкальные концерты и лукулловы обеды
Не оставив слишком заметного следа в литературе, В. П. Боткин останется в истории XIX в. как истинный «человек играющий» своего времени, как один из первых русских преферансистов.
Тот самый писатель, именем которого как псевдонимом воспользовался Коровьев-Фагот в «Мастере и Маргарите» Булгакова, дабы проникнуть в ресторан «Грибоедовского дома». При жизни, впрочем, больше был известен как журналист и поэт-пародист, подписывавшийся «Новый поэт»; а также как редактор «Современника». Карточные игры — чаще коммерческие — присутствуют в его письмах, воспоминаниях и прозаических произведениях постоянно. В письме С. Т. Аксакову от 2 февраля 1841 г. Панаев пишет:
«Петербургские лица опротивели мне донельзя… В вист бы с ними, как делывали Вы, — это самое лучшее, да, чёрт возьми, в вист-то не умею играть. Пойду учиться к тётушке Прасковье Алексеевне!»
Однако уже в повести «Актеон», опубликованной в «Отечественных записках» (1842, № 1), мы находим следующий диалог (действие происходит в деревне):
«— А что, он играет в карты, маменька?
— Играет, конечно, не по большой, душа моя, не по-вашему, по-петербургскому; а до карт охотник: и в вист, и в бостон, и в преферанс — во что угодно.
— И в преферанс? Браво! Так здесь и в преферанс умеют играть?
— Уж ты нас, провинциалов, голубчик, так ни во что и не ставишь?»
В той же повести имеется и ещё одно упоминание, как «Пётр Александрович играл с ним по маленькой в преферанс»; впрочем, в той же повести упоминается также игра в вист. Вообще в произведениях, написанных до 1841 г. включительно, у Панаева фигурируют только «бостончик», «вистик», «вист по десяти рублей роббер», «банчик», даже скорей излюбленный Гоголем (в записных книжках) «банчишка». Напротив, после 1842 г., когда Панаев явно научился играть в преферанс, у него наблюдается смена картёжной терминологии; к примеру, «хлыщ высшей школы». В «Опыте о хлыщах» [40] мы находим рассуждение, неожиданным образом перекликающееся с написанной более чем 100 лет спустя «Четвёртой Вологдой» Варлама Шаламова:
40
Современник. 1857. № 4.
«Посредством карт в Петербурге (я не знаю, как в других европейских столицах) завязываются наитеснейшие связи, приобретаются значительные знакомства, упрочивается теснейшая дружба и, что важней всего, получаются выгоднейшие места. Приобретя опыт жизни, я очень сожалею теперь, что не посвятил себя в начале моего поприща изучению ералаша, преферанса с табелькой, пикета и палок. Кто знает, по примеру многих других, я через карты легко мог бы сделать прекрасную карьеру».
В «Литературных воспоминаниях» Панаев оставил ценные штрихи, описывающие игру Грановского, Белинского, Н. Ф. Павлова, Великопольского, а также первого русского «певца преферанса» — юмориста А. Я. Кульчицкого. В воспоминаниях А. Я. Панаевой упоминаются партнёры Панаева по игре в преферанс — Белинский, Некрасов и многие другие, в частности уличённый Некрасовым шулер-литератор А. С. Афанасьев-Чужбинский.
Что же касается достоверности мемуарных свидетельств Панаева, то точнее всего их охарактеризовал П. В. Анненков: «Панаев был большой враль, но ничего не выдумывал: он только врал по канве, уже данной ему». [41]
41
Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1960. С. 535.