Русский рай
Шрифт:
Сысой, глядя вслед высаженным контрактникам, с которыми прибыл из Охотска, добром вспомнил Уруп, где спокойно строили и удачно промышляли, наверное, потому, что был ясный наказ и за спиной не стоял дурень, которым помыкали вышестоящие дураки, как представлялась промышленным людям компанейская иерархия. Глядя на знакомый берег за бортом шхуны, он подумал вдруг, что судьба все же милостива к нему. С тех пор, как Росс оставил Кусков, принимавший на себя всю эту дурь, Сысой жил в отдалении и теперь опять, как Герман на свой Еловый Валаам, возвращался на знакомые острова. Чана тоже пристально разглядывала сушу. Там была не чужая ей деревня со многими знакомыми людьми.
Кондаков
Лешка сел, забросил ногу на ногу и поднял чарку:
– За встречу! Прежде было не до того.
– Во славу Божью! – Сысой в два глотка опрокинул ром в бороду.
Кондаков отхлебнул, как клюнул, отставил чарку в сторону и заговорил:
– Помнишь, как я пропадал в Счастливой горе? А потом – золото в верховьях Большой реки – Рио-Гранде.
Сысой кивнул и, восчувствовав первую волну хмеля, кинул в рот подсоленный сухарик из гималайского ячменя.
– Так вот, на Ситхе и в Петербурге пытали с пристрастием про то золото и ту пещеру, – креол презрительно усмехнулся и хмыкнул. – И я, дурак, думая, что золото добыть – государю послужить, все им рассказывал. Не знаю, верили мне или нет, но наказали настрого никому о том не говорить, даже взяли подписку будто я врал сдуру и отправили учиться… Понял? – Вскину пристальный черный взгляд. – Никому не нужно здешнее золото. Его боятся. И я понял, буду упорствовать – они бы меня убьют.
– Кто? – поднял брови Сысой.
– Директора! Бездельничают, а жалованье у них ого-го! Живут, сундуки золотом набиты. – Кондаков обидчиво посопел, опрокинул остатки рома в рот и раздраженно стукнул пустой чаркой по столу. – Зачем им новое государево дело?!
– На то и власть, – равнодушно пожал плечами Сысой.
Креол долго всматривался в его глаза, на что-то намекая, что-то выпытывая, потом, с усмешкой, процедил сквозь зубы:
– А мы кто? – и, помолчав, заговорил ровным голосом, принимая прежний облик офицера. – Располнел на нынешнем окладе. Наверное, не пролезу в ту щель, как тогда. Но если нанять пеонов и расширить вход – можно вынести столько золота, сколько душа пожелает.
– Для чего? – без любопытства спросил Сысой. – Шмидт, без тебя, тоже пытался мыть золото. Поставили в вину!
– Правильно мыслишь! – Язвительно усмехнулся креол и придвинулся лицом к его лицу. – В России и колониях ничего кроме каторги с него не получишь, но в Соединенных Штатах золото – богатство и власть. Там им законно владеют все граждане.
– Ну и пропади оно, такое богатство! – Тряхнул бородой Сысой.
Кондаков снова принялся буравить его испытующим взглядом, потом как-то остыл, расслабился, плеснул в чарки рому на четверть. Скрипнула дверь, в проем просунулась головка Чаны:
– Тятька, ты здесь? – пролепетала дочь.
– Да куда же я денусь от тебя, милая?! – ласково улыбнулся Сысой. – Ну! За помин души твоего отца Михайлы! – Влил в бороду ром. – Славный был стрелок. Слыхал, что помер. – Встал, потянувшись к дочери.
– Пятнадцать лет уже… Но на Ситхе еще двое Кондаковых, – раздраженно пробормотал вслед шкипер. – Не переводимся! – Тоже выпил ром одним глотком, встал и нахлобучил шляпу, показывая, что разговор закончен.
Шхуна простояла ночь на якоре, а ранним утром, при ветре с суши,
Тамошние люди: передовщик и партовщики, без расспросов и обид загрузили на шхуну добытые меха, вяленых птиц, байдарки и байдару. Сысой обошел знакомый остров. Многое переменилось на нем. Не было прежнего многоголосья птиц, рева и запаха морских зверей, за два десятка лет промыслов острова стали пустынными.
– Ну, что? – весело обратился к дочери. – Припоминаешь здешнюю жизнь? Где была наша землянка?
Хотя многое переменилось в лагере, к удивлению Сысоя девочка указала место, где они жили втроем. Жилье перестроили до неузнаваемости, в нем приторно пахло перепревшей кожей и горелым сивучьим жиром, от запаха которого Сысой отвык. Судя по лицу дочери, ей это тоже не нравилось.
– Здесь будем жить или построим новый дом? – спросил.
– Построим! – бодро и весело ответила Чана, будто они собирались провести на островах всю свою жизнь.
– Тогда ставим палатку?!
И они зажили в палатке, сначала втроем с Емелей, затем передовщик, не спеша, стал складывать из камней стены новой полуземлянки и выпроводил креола. Емеля подлатал жилье прежнего передовщика и поселился один. Кадьяки устроились в землянках прежних отшельников и, не спеша, без того азарта, который захватывал их отцов, добывали и потрошили ар, шкурили сивучей и котов. Все имели жен, многие – детей. На их стане было шумно и суетно, хотя по сравнению с прошлыми промыслами дичи добывали мало и уходили за ней все дальше.
Зачастили зимние дожди. В Россе начинались пахота и сев, на островах запасались дождевой водой. Сысой, сложив стены, накрыл землянку той же самой палаткой, сделал чувал с трубой для отвода дыма, они с дочерью разожгли его припасенным плавником, стали сушить одежду и одеяла. Девочка, не смотря на возраст, оказалась хорошей хозяйкой, пекла и варила, так что вскоре обязанности по дому между ней и отцом распределились сами собой. Похолодало, Сысой стал шить ей алеутскую парку из отмятых шкурок птицы. Чана внимательно наблюдала за его работой, вскоре стала шить сама. Затем, в новой парке поверх платья вертелась среди полуобнаженных детей партовщиков, которые покрывались одеждой только в ненастье, по примеру родителей старались быть нечувствительными к холоду и сырости. Сысой видел, что дочери приятно красоваться новой одежкой и любовался ей.
Потом он увидел Чану рядом с Емелей. Оба сидели на камне и о чем-то увлеченно говорили. Дочь в парке болтала босыми ногами с черными пятками и часто хохотала, откидывая голову. Сысою всегда приятно было видеть её веселой, но в лице Емели что-то ему не понравилось. Потом оба соскочили с камня и по очереди стреляли из лука, который Емеля сделал из стланика. Сысой, наблюдая за ними, отмечал про себя, что дочь становится похожей на девушку. И его опять насторожило Емелино лицо, его взгляды.
На другой день, по сложившемуся порядку, передовщик с помощником отправили партовщиков на промысел, креол бросил в байдару лук и фузею, собираясь стрелять птиц. Сысой, пристально наблюдая за ним, подкинул на ладони засапожный нож и предложил: