Русский рай
Шрифт:
– А ну, кто с десяти раз точней метнет, тому оставаться на стане!
В свободное время они частенько метали ножи и топоры, отец приохочивал к этому дочь, предполагая, что в её жизни все это может пригодиться. Азартный креол тоже вынул нож из-за голенища, также подкинул его на ладони. Вдвоем они поставили на попа топляк, стали метать засапожники. Между хождениями туда-сюда Сысой завел осторожный разговор:
– Верный глаз, ничего не скажу. Твой отец стрелял отменно… А что не женат до сих пор? С виду годов семнадцать. Поди, маешься безбабьем в твои-то годы?
– Подожду, когда Чанка вырастет! – с обычной колошской дерзостью, граничащей с наглостью, заявил креол и в очередной раз метнул нож.
– Удумал тоже?! – усмехнувшись, проворчал Сысой. – Чанке может только лет через десять придет пора. Ты за это время или усохнешь или истреплешься.
– Отчего через десять-то? – возмутился креол. – Пять много. Здешних девок раньше выдают.
– Ну, уж нет! – блеснул глазами Сысой. – Пока телом не созреет – портить не дам, она у меня одна. – И пригрозил. – Смотри Емеля! Обидишь дочку – убью, не посмотрю, что сын боевого друга.
– Пять, так пять! – лицо креола перекосило знакомой колошской злобой и надменностью. – Отец уже совсем седой был, как я его помню, а мать молодая. Вдруг не состарюсь, так, что стану ей противен. – И взорвался: – На кой хрен пять? С тринадцати лет отдают по закону российскому.
– Пусть отдают, кому своей кровинки не жалко. А я уж как-нибудь прокормлю, – скрипнул зубами Сысой и метнул нож. – Опять тебе промышлять! Но мечешь ты хорошо, ничего не скажу. Зятек?!
Емеля выдернул свой нож из плавника, сунул за голяшку, крикнул с приказным гонорком, что опять не понравилось Сысою:
– Чанка! Гуся пожарь на сковороде. Только не на сивучьем жиру, на птичьем! – Столкнул на воду байдару, прыгнул в нее и все с тем же перекошенным лицом и налег на весло.
Сысой, как передовщик, часто отлучался с острова по делам, бывало, пропадал на пару дней, посещая другие камни или выезжая за плавником, при этом старался брать с собой Емелю. Чана уже не цеплялась за отца, боясь потерять, с младенчества знакомая жизнь на острове успокоила ее. Она и спала уже отдельно под своим одеялом, лишь иногда забиралась к отцу под бок, жалуясь, что приснилось что-то страшное. Сысой прижимал к груди ее худенькое тельце и засыпал светлым, умиротворенным сном.
Как и обещал правитель, из Росса пришла шхуна за шкурами, мясом, жиром и птицей. Все тот же креол Кондаков привез паевую муку и другие продукты. Сысой на большой байдаре переправился на судно, принял в капитанской каюте чарку рома и стал выспрашивать шкипера о новостях. Креол был одет в военный мундир и с важностью поглядывал на старовояжного передовщика.
– Из хороших новостей та, что в Росс прислали царский указ селить в Кенаях, на Афогнаке, Карлуке и других удобных местах креолов и старых, увечных, многодетных промышленных, отслуживших в колониях не меньше пятнадцати лет.
– Наконец-то! – Перекрестился Сысой. – А в Калифорнии?
– Про здешние места в указе ничего не сказано.
– Ладно! – Не стал вдаваться в расспросы Сысой. – А из плохих что?
– Из плохих?! –
Сысой покряхтел, посопел, покачал головой, раздумывая, чем эта новость опасна для него на островах.
– Раньше тоже крали, но не убивали попусту. Наверное, неспроста это? – глядя на сединки в усах креола, спросил сам себя.
– Наш алеут зарубил индейцев: мужа и жену. Они мстят, хотя алеута при всех наказали и отправили в каюры… А с мексиканцами дружба, с калифорнийцами тоже. – Продолжал рассуждать Кондаков с важным видом. – Компания хочет сдать англичанам колониальное побережье за снабжение провизией, американцы очень недовольны, предлагают нам поделить земли Северной Калифорнии между собой.
– А наши что? – Вскинул заинтересованный взгляд Сысой.
– Не знаю! – признался Кондаков.
В другой раз шхуна из Росса пришла весной, при безоблачном небе и ясном солнце. Кадьяки и Емеля не бездельничали, старались оправдать жалованье, не голодали, но по сравнению с прежними промыслами добыча на островах была совсем мала. Сдавая шкуры, жир и вяленную птицу, на удивленный взгляд комиссионера Сысой смущенно развел руками:
– Все, что Бог дал!
В его большую байдару загрузили муку и паевые продукты. Со смутным чувством вины он стал выгребать к острову. Из каменной полуземлянки пахнуло свежим хлебом. Дочь пекла его из остатков муки прошлого завоза. Последние полмесяца, несмотря на Великий пост, они вынуждены были скверниться мясом, чтобы поститься хотя бы по средам и пятницам.
В другой раз, уже летом, против острова встал бриг «Уруп» под компанейским флагом, с него спустили шлюпку и в три пары весел стали подгребать к стану. Вблизи Сысой узнал правителя конторы Петра Степановича Костромитинова, подпоручика Алексея Кондакова. Между ними сидел морской офицер с бачками и усиками в мундире с эполетами старших чинов. По тому, с каким почтением Костромитинов и Кондаков разговаривали с ним, Сысой понял, что это большой начальник и не ошибся. На его остров прибыл главный правитель Российских колоний в Америке Фердинанд Петрович Врангель. Ни о чем не спрашивая сопровождавших его людей, он походил по острову, заглянул в жилища партовщиков и передовщика.
– А ты кто такая? – ласково спросил Чану.
– Тятькина дочка! – без смущения ответила та.
Кажется, только после этого главный правитель с любопытством взглянул на Сысоя и стал задавать ему вопросы.
– Откуда быть зверю? – хмуро отвечал передовщик, при настороженно молчавших и, как ему казалось, вытянувшихся в струнку, Костромитинове и Кондакове. – Тридцать лет били без счета и котов, и сивучей, и гусей.
Врангель с пониманием кивнул, снял шляпу, протер блестящую лысину шелковым платком, поговорил с Емелей и направился к ожидавшей его шлюпке. Сысой, улучив миг, тихо спросил Кондакова: