Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина

Басинский Павел Валерьевич

— Засранец! — возмутился генерал.

— Да уж, — невесело усмехнулся Соколов, — похоже, я уже начинаю на вас работать.

— Бывает потеря крови от удушения?

— Бывает. Но не в таком количестве.

— Ясно. Ясно, что ничего не ясно. Что еще? По лицу твоему вижу, знаешь что-то еще.

— В ночь убийства в Малютов пришел один старец. Говорят, знаменитый в церковной среде и не только в церковной. Я имел с ним разговор. Так он сказал, что убийство Лизы — это преступление ритуальное.

— Как? — не понял генерал.

—

Ритуальное, связанное с каким-то сатанинским культом. Старик пытался мне это объяснить, но я ничего из его слов не понял и решил, что он сумасшедший. И только когда эксперт сказал о потере крови, я подумал, что старик, может, и не сумасшедший вовсе. Тогда я познакомился с Вирским…

— С кем?! — закричал Рябов, вскочив с кресла. — Сказать тебе? Но учти, капитан… После того, что скажу, мы с тобой будем связаны крепко-накрепко!

— Так всё одно уже пропал, — вздохнул Соколов.

— Родион Вирский — двоюродный брат Платона Недошивина. Их отцы были родными братьями, сыновьями расстрелянного в революцию сенатора Ивана Платоновича Недошивина. Отец Родиона отказался от своего имени и фамилии и взял фамилию отца приемного, Ивана Родионовича Вирского. Так Филипп Недошивин стал Родионом Вирским. Потом приемного отца, возглавлявшего крупный научный институт, шлепнули. И Родиону-Филиппу отказ от своего дворянского происхождения тоже не помог. Его шлепнули даже раньше, чем отца Платона, второго сына сенатора. И поделом! Не отказывайся от родителя!

— А этот Вирский-Недошивин, часом, не через ваши руки проходил? — усмехнулся капитан Соколов.

— Шуткуешь? Ну, пошуткуй, я нынче добренький. Нет, капитан, не через мои. Я тогда другим делом занимался.

— Что стало с его сыном?

— То же, что и с Платоном. Сыновья за отцов у нас не отвечали. Родина их обогрела, воспитала. Только у Родиона, видно, гнилая дворянская кровь сильнее оказалась. Пошел он по скользкой дорожке. Связался с каким-то старцем. Похоже, с тем самым, что с тобой разговаривал. Потом его предал. Теперь это крупный международный сектант, руководитель подпольной секты с идиотским названием «Голуби Ноя».

— Почему он до сих пор на свободе?

— А зачем нам его сажать? Он на нас же и работает. Хотя порой выкидывает, подлюга, фортеля. Сдаст нам целую группу подпольных дурачков, помешавшихся на религии, а потом, сволочь, организует на Западе шумиху о подавлении религиозной свободы в СССР. Мы его, разумеется, за яйца. Плачет, кается. Тьфу! Потом опять как-нибудь нагадит.

— Но пользы от него больше?

— В корень смотришь, капитан.

— Что Вирский делает в Малютове?

— Да понимаешь, есть у него дурная привычка на время исчезать из поля нашего зрения. Уж мы и говорили с ним по-хорошему, и секту его маленько прижимали, и угрожали выдать своим же сектантам как агента КГБ, но он всё не унимается. Это у него как сезонное обострение. Вдруг выправит себе фальшивый паспорточек

и пускается в бега. Наши люди его то в Туле выловят, то в Иркутске. Один раз до Камчатки добрался, кот блудливый. Вернется, раскается, ну и в качестве отступного свежей информации принесет, как репьев на хвосте. Что делать, прощаем.

— А что это за секта?

— Да хрен ее знает! Вирский не по моему отделу проходит. Меня он интересует только из-за Платона.

— Недошивин знает о своем брате?

— Вот! Поэтому я и предупредил тебя, Соколов, что теперь мы с тобой крепко связаны. Не только Платон, а никто — слышишь, никто! — не знает об их родственных отношениях. И ты, капитан, когда будет нужно, забудешь об этом навсегда. Ты меня понял?

— Тогда не надо было говорить, — иронически возразил Максим Максимыч. — Теперь мучиться буду, ночами не спать.

— Шутки в сторону! — рассердился генерал. — Я сказал это для того, чтобы ты слепым кутьком в угол не тыкался, а имел всю информацию. Очень я надеюсь на тебя, Соколов! Распутай мне это дело. Третьего мне ищи! Слышишь — третьего! Если это Вирский, то еще полбеды. Но сдается мне, что не он. Вирский — трус. Он бы против меня пойти не рискнул.

Ваню Половинкина, одетого в белую рубашку и новые шорты с гольфиками, подвела к капитану приятно улыбавшаяся воспитательница детского приюта имени Александра Матросова.

— Вот, Ванечка! С этим дядей ты будешь жить.

— Ты кто? — спросил шестилетний парень, строго глядя на Соколова.

— Я-то? — растерялся Максим Максимыч. — Я-то человек. И ты, Ваня, тоже человек. Вот и будем мы с тобой вместе жить, по-людски.

— Угу, — согласился Ваня и заплакал, уткнувшись носом в живот капитана.

Часть вторая

Ася

Глава первая

Молитва пастора Брауна

Пресвитер небольшой церкви на рабочей окраине Питсбурга пастор Браун поздно вечером сидел в саду в плетеном кресле и при свете ночного фонаря читал свою любимую Книгу Ионы.

«…встань, иди в Ниневию, город великий, и проповедуй в нем, ибо злодеяния его дошли до Меня. И встал Иона, чтобы бежать…»

По правде говоря, место, где сидел пастор Браун, назвать садом можно было только из уважения к седовласому старичку, посадившему и вырастившему этот сад своими руками. На маленькой песчаной площадке перед домом он насыпал плодородной земли, собственноручно навозив ее тачкой с клубничных плантаций, посеял «мавританский» газон, разбил клумбочки и высадил пятнадцать карликовых деревьев с экзотическими названиями, записанными в особую книжицу. Эти саженцы пастор Браун за немалые деньги купил в главном ботаническом саду штата Пенсильвания, и за двадцать лет они подросли ровно на десять дюймов.