Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина
Шрифт:
— Сколько?
— Это все, что я могу тебе дать. С самого начала в твоей судьбе было что-то противное естественному порядку вещей. Каждый человек — Божий замысел, но в твой замысел вмешалась какая-то другая воля. Ты пытаешься ускользнуть от судьбы, Джон. Ты пытаешься убедить себя, что распоряжаешься собой, но в глубине души — да, в глубине своей еще не проснувшейся души — ты чувствуешь, что это не так. Ты спишь, но уже ворочаешься во сне. Просыпайся, Джон! Просыпайся и обратись с мольбой к Создателю! Пусть Он укажет тебе путь к твоему месту
— Где могила моей матери?
— Слава Богу! — воскликнул старец и порывисто обнял Джона. — И молитвы не потребовалось! Или кто-то крепко молится за тебя. Очень крепко за тебя молится!
Глава восьмая
«Поворотись-ка, сынку!»
Джона разбудил солнечный луч, пробившийся из-за неплотно задернутых ситцевых занавесок. Половинкин зевнул, сладко потянулся, даже губами почмокал, как в детстве, открыл глаза и обнаружил себя на диванчике в кабинете Петра Ивановича. Он спал в кабинете один. Ему стало неловко от мысли, что ему отвели отдельную комнату. Как же разместились на ночь все остальные обитатели чикомасовского гнезда?
Надев джинсы и кроссовки, кем-то уже тщательно вычищенные и вымытые, он вошел в гостиную. Тихон Иванович сидел в кресле под красным торшером.
— Утро доброе! Как спалось?
— О’кей! — весело отвечал Джон.
Из кухни доносились женские голоса. В дверях показалась высокая, коротко стриженная девушка с длинной красивой шеей и перепачканным мукою миловидным личиком, в которой Джон не сразу с изумлением узнал Асю. Но какая с ней произошла перемена! Вместо короткой майки и шортов стройное, уже по-женски оформившееся тело мягко облегало простое желтое платье, спускавшееся чуть ниже колен. Платье превратило ее из «нехорошей девочки» в симпатичную девушку. После стрижки исчезли кислотные пряди волос, они стали темно-каштановыми и отливали золотом, когда попадали в пыльный солнечный луч. Впрочем, стрижка была уж слишком коротка и делала Асю похожей на мальчика. Но от этой короткой стрижки веяло свежестью и какой-то надеждой. Джон, не стесняясь, любовался Асей.
— Проснулся, американец! — сказала она, и мгновенно голос ее, резкий, грубый, вернул прежний образ.
— Вообрази! — возмущалась Ася. — Анастасия Ивановна сожгла мою одежду! Прямо в печь сунула и сожгла! Я проснулась, а на моем стуле висит вот это! (Она с презрением дернула себя за подол.) Как колхозница теперь, блин. Пришлось постричься, как тифозной.
— Зачем же? — издевательски спросил Джон.
— Ты тупой или прикидываешься? С «кислотой» и в этом платье!
— И правильно, что сожгла, — заворчала попадья, входя в зал и переваливаясь с ноги на ногу, точно утка. — Срамотища! Но ты меня, Анечка, все равно прости. Ну что ж теперь? Платьишко это не хуже. Совсем новое, Варя и года его не проносила. А ты в нем хороша!
Услышав это, Ася просияла, подбежала к Джону и стала вертеться перед ним, подражая манекенщицам, крутя подолом и обнажая высокие
— Правда хороша? — спросила Ася.
— Очень! — честно признался Джон. — Совсем как взрослая девочка.
— Сам ты взрослый мальчик! — надулась Ася.
Настроение ее вмиг испортилось. Она с досадой махнула рукой и отправилась за попадьей на кухню. Оттуда доносилось шипенье масла и дразнящий запах жареного домашнего теста — Анастасия Ивановна стряпала свои фирменные пирожки с грибами, яйцом и луком.
Послышался тихий смех.
— Да, юноша! Непростая девушка, — сказал Тихон. — Трудненько тебе с ней придется.
— Почему мне? — фыркнул Половинкин.
Отец Тихон грустно взглянул на него и промолчал.
— А где Петр Иванович? — спросил Джон.
— Где ж ему быть? — крикнула из кухни попадья. — В храме он, на службе. Истомились без него наши бабы. Каждое утро спрашивали.
Тихон Иванович осуждающе покачал головой.
— Большой грех ревновать Петра к прихожанкам, — сказал он. — Пеки лучше пироги. Скоро дети с огорода вернутся.
Попадья смолчала.
— Тихон Иванович, — понизив голос до шепота, спросил Джон, — не может быть, чтобы это были всё… их дети?
— Ты хочешь знать, нет ли среди родных детей еще и приемных? Нет.
— Это удивительно! — воскликнул Джон. — Ведь их человек двенадцать, не меньше!
— Тринадцать, — уточнил отец Тихон. — Петр Иванович нарочно взял тринадцатую девочку, чтобы отучить жену от суеверного страха перед числом тринадцать.
— Так все-таки взял?
— У Чикомасовых нет родных детей. Эти дети из того самого детского дома, где вы с ним вчера были.
— Интересно, — помрачнел Джон, — по какому принципу они их себе отбирали?
— Ах вот ты о чем. А принцип самый простой. Это всё дети с ослабленным здоровьем и серьезно нарушенной психикой. По-настоящему их место не здесь и не в интернате, а в больнице. Так что ты, милый (Тихон неприятно засмеялся), попал в самый натуральный сумасшедший дом. Пьющий поп, больная попадья, ненормальные дети и я — юродивый.
— Можно мне на службу? — спросил Джон.
— Сходи, — обрадовался отец Тихон.
— И я с тобой! — крикнула Ася, выскакивая из кухни.
— И ты сходи, — сказал старец. — Ты девочка крещеная, тебе сам Бог велит.
— Откуда вы знаете?
— Крестик твой ночью подсмотрел. Только напрасно ты его в кармане носишь и на ночь в кулачке сжимаешь. Крест на груди носить положено.
— Разве ты верующая? — спросил Джон, когда они быстрым шагом, чтобы не пропустить службы, пересекали церковную площадь. Он взглянул на Асю и прикусил язык. Уже в третий раз эта девочка преобразилась. Она повязала подаренный ей попадьей белый в горошек платочек и превратилась в основательную богомолку.