Русский щит. Роман-хроника
Шрифт:
Можно было сесть в крепкую осаду за стенами стольного Владимира и обороняться до последнего воина. Погубить войско и самому доблестно погибнуть… Но кому от этого польза? Только царю Батыге, который ждет случая разом покончить со всей силой владимирской…
Можно уйти за Волгу, в безопасном месте собрать войско и продолжать войну. Если коломенская застава не задержала Батыгу, то заволжские леса приостановят степную конницу, позволят выиграть месяц-другой, собраться с силами, окрепнуть… Но как бросить стольный Владимир? Что скажут люди?..
Мысль о том, что отъезжать за Волгу
Как на исповеди, ничего не утаивая, рассказал Юрий Всеволодович о гибели войска под Коломной, о растерянности ближних бояр, о своих собственных мыслях — пока еще только мыслях, еще не успевших стать решениями. Рассказал и замолчал, ожидая слова епископа.
Но Митрофан только обронил:
— Я слушаю, княже, продолжай.
Юрий Всеволодович посмотрел в глаза епископа, ожидая увидеть гнев и осуждение. Но ни того, ни другого не было во взгляде Митрофана — только грусть, только сердечное сочувствие и понимание.
И великий князь решился:
— Надумал я уехать из Владимира. За Волгой, в лесах, соберу войско. С войском приду спасать Русь. Во Владимире останутся сыновья мои, а при них воевода Петр Ослядюкович…
Епископ Митрофан медленно прикрыл глаза, окаменел лицом.
С тревожным ожиданьем вглядывался великий князь в бесстрастное, высушенное старостью и иноческим воздержанием, лицо епископа. Большие белые кресты на черном облачении владимирского владыки разбудили вдруг тягостные мысли о бренности всего земного, о зловещем вороньем карканье над разверзнутой могилой, о ничтожестве любого человека (даже его, великого князя!) перед божьей волей. На миг показалось: поднимется гордый старец, взмахнет золотым крестом, проклянет…
Но епископ только проговорил — тихо, безразлично:
— Не могу благословить прилюдно, ибо подумают о том по-разному. Но и осуждать не буду. Князь сам владыка в земных делах. В Священном писании сказано: «Богу — богово, кесарю — кесарево». — Помолчав, епископ добавил: — От себя скажу: поступаешь разумно. Осуждение людское стерпи, не о гордыни думай — о Руси, богом тебе врученной. Сам же я остаюсь в городе. Не покину, подобно епископу рязанскому, паству свою. Иди, княже, и верши тобою решенное. Бояре, поди, заждались на совете…
В большую гридницу, где собрались ближние бояре и воеводы, великий князь вошел спокойно, величаво, будто и не было у него сомнений. Сел в золоченое кресло деда своего, князя-градостроителя Юрия Долгорукого. Рядом стояли сыновья — Всеволод и Мстислав Юрьевичи.
Бояре и воеводы замерли, ожидая княжеского слова. В напряженной тишине прозвучали слова Юрия Всеволодовича:
— Бояре благородные
По знаку великого князя вперед вышел Петр Ослядюкович, большой воевода владимирский. Плащ воеводы, застегнутый у правого плеча пряжкой со звериной головой, синими волнами спускался с широких плеч, в бороде — густая седина. Воевода поклонился, по старинному обычаю, в пояс, возвестил собравшимся княжескую волю:
— Господин наш великий князь Юрий Всеволодович приказал: пусть каждый скажет, как думает, не тая и не лукавя, а княжеское слово после будет…
Первым откликнулся Ондрей Федорович Голтяев, боярин суздальский, родом чуть ли не древнее самого великого князя. Села и деревни его тянулись по всей Нерли, от Суздаля до переяславских лесов. Ондрей Федорович загудел на всю гридницу:
— Неверного счастья испытывать нечего! Сильны татары, страх как сильны! Надобно княгиню великую, и сыновей, и снох княжеских, и чад, и богатство все вывезти в лесные места, на Устюг иль в Белоозеро, а в городе оставить воинов малое число, чтоб только стены держали. И мы все свое богатство вывезем. Зачем, царю Батыге пустой город? Постоит и уйдет… В леса нужно схорониться, переждать нашествие…
Суздальские бояре — как на подбор тучные, с длинными бородами, с серебряными обручами-гривнами на шее — согласно закивали, загомонили:
— Верно глаголет боярин Ондрей, разумно…
— Разъедемся по лесным вотчинам, ничего татарам не оставим.
— Опасенье — половина спасенья!
С ними заспорили городские мужи — тысяцкие и старосты. Посадский староста Комега под одобрительные возгласы своих крикнул из-за спин:
— Нет вам, бояре, дела до Владимира, коль так говорите! Не будут воины пустой город крепко оборонять, сдадут, без боя! Вы со своим богатством отъедете, а нам куда деваться? Дворы-то на себе не унесешь!
Успокаивая спорщиков, заговорили воеводы. По их речам выходило, что и отдавать Владимир татарам нельзя (расползутся татары по всей Руси, насквозь все пограбят!), и в осаде сидеть вроде бы опасно (перед пороками Батыевыми стены бессильны, погибнет войско и великий князь, а тогда — конечная погибель!). Об одном даже не заикнулись воеводы — о битве в поле. Слишком свежими были воспоминания о коломенском побоище, искать счастья в прямом бою не хотел никто. Воеводы лучше других знали, как мало осталось здесь, под рукой, обученных ратников. Только-только стены оборонить…
Смутили воеводские речи городских мужей, без прежней горячности выкрикивали они укоризны боярам. Ждуще смотрели на великого князя Юрия Всеволодовича, но тот будто и не слышал воеводских хитроумных отговорок, смотрел поверх голов…
Еще не сказано было слово, к которому великий князь мог бы присоединить свой решающий голос, а потому вмешиваться ему — преждевременно…
Юрий Всеволодович незаметно кивнул большому воеводе Петру Ослядюковичу (заранее с ним ничего не обговаривал, но на мудрость старого воина надеялся крепко!). Петр Ослядюкович тут же выступил вперед: