Русский спецназ. Трилогия
Шрифт:
– Вы должны дать мне отыграться.
Свирский опять полез в карман за чековой книжкой, но соперник жестом остановил его, сказал что-то в ответ, но его губ Шешель не видел, развел руками поднялся с кресла, отвернулся от Свирского, а то у того был испепеляющий взгляд.
«Приятный вечер. Какой приятный вечер. Надо бы нанять частного детектива. Чует мое сердце, ткни он Свирского, окажется, что тот лишь кокон, за которым пустота, а может, и того хуже – потечет в дырочку гной и не остановишь его, пока весь не вытечет, пока одна пустая оболочка
Подойти к нему с тряпочкой с растворителем, потереть по лицу, и на нем вместо самоуверенности начнет проступать страх маленького пугливого человечка.
Ой, не вздумал бы кто-нибудь проделать такой же эксперимент со мной.
Свирский – слабый соперник. Он сам знает, что слабый, но, чтобы об этом не прознали другие, надевает на себя придуманный им образ. Это все равно, что грим. Только тот меняет внешность, а эти оболочки меняют характер Свирского».
Грим.
Шешель почувствовал, что пленка, покрывающая его лицо, начинает отслаиваться. Пока только на скулах, но, видимо, вскоре отойдет и в других местах. Но почему она оказалась такой нестойкой? Ведь человек с ней должен был сниматься в течение всего дня – это несколько часов, а Шешель был в клубе от силы полтора часа. Может, она не рассчитана на такой воздух? Может, он и для Шешеля вреден? Пора уходить, весь расслоишься на части, как… Свирский, когда тот приходит домой и его никто не видит. Даже слуги.
Да и делать здесь, похоже, больше нечего. Надо успеть еще выспаться.
– Я не спросил вас, под кого вы меня загримировали? У меня было такое чувство, когда в зеркало смотрел, будто я знаю этого человека, но никак вспомнить не могу, – расспрашивал Шешель на следующий день у гримера, сидя у него в кресле и готовясь к новому эпизоду.
– А прохожие? Как они реагировали? Узнавали вас? – заинтересовался гример.
– Мне кажется, у них такое чувство появлялось. Они копались в памяти. Они думали – где же меня встречали, – он все равно не выспался, глаза – красные, хорошо еще фильм черно-белый, а то подумали бы, что он играет вампира и глаза у него налились кровью в предвкушении очередной жертвы.
– О, это мое изобретение. Образ собирательный, – сказал гример, закатив глаза к потолку. Шешель не смотрел на него, но видел, что тот делает из-за отражения в зеркале. – Значит, у меня получилось. Я хотел создать образ, который у всех вызывал бы чувство, что этого человека они знают, что этого человека уже где-то встречали, – гример все смотрел в потолок, будто это были небеса и он благодарил их за свою удачу, потом, помолчав немного, он наконец-то вспомнил о Шешеле, – простите за этот маленький эксперимент.
– Да что уж. Спасибо вам. Признаться, мне вы сильно помогли.
Шешель отдал гримеру парик и усы. Гример проверил – не испортились ли они, подошел к стеллажу, достал одну из коробок, все в нее упаковал и положил на прежнее место.
– А вот это без надобности, – сказал он, когда Шешель протянул ему что-то прозрачное морщинистое, похожее на помятый бычий пузырь, которым в древности заделывали оконные проемы за неимением денег на покупку стекла.
– Я
– Спасибо, конечно. Представляю, каких усилий стоило вам отклеить это от лица, не порвав.
– Нет. Отошло все очень легко. Я и цели-то не порвать не ставил перед собой. Само все получилось. Сунул лицо под горячую воду, пленка и отошла.
– Вода тогда была очень горячей. Не обожглись?
– Нет.
– Прошу прощения, но найти этому применение я не смогу.
Гример скомкал пленку в комок, так, чтобы он поменьше места занимал, точно снежок катал, бросил его в мусорную урну к тампонам и вате, со следами стертого грима. Но комок, подлетая к урне, развернулся, повис на краешке и проваливаться внутрь не собирался.
– Ладно, – сказал гример, – потом уберу.
Дверь в гримерную открылась. В проеме возникла вначале голова Томчина, а потом и весь он сам, но границы гримерной пересекли лишь его руки, да и то в воздухе. Ручку двери он не отпускал, как за спасательный круг держался. Не удивительно, если к поясу у него была привязана веревка, которую держала парочка техников. В случае чего – они вытянут владельца студии прочь из гримерной. Сам Томчин не входил, будто боялся чего-то. Переступишь порог, набросятся на тебя местные мастера и сам себя потом не узнаешь.
– Как, вы еще не готовы? – заверещал Томчин, зарделся весь от возмущения, как помидор, налившийся соком, – Спасаломская уже на съемочной площадке. Ждет вас, господин Шешель. Хочет проститься перед долгим вашим полетом на Луну. Извольте поторопиться. Не заставляйте великую актрису ждать вас, а то к другому космонавту уйдет.
– К кому это? Есть претенденты? – придав строгость голосу, спросил Шешель.
– Пока нет. С вами никто не сравнится, но не советую гордиться этим, и поторопитесь.
– Уже, уже, – залепетал гример, обмакнув кисточку в пудру, и размашисто, как маляр, заводил ее коником по лицу Шешеля, – глаза закройте, – тихо прошипел гример, но сделал это поздновато и пудра в глаза Шешеля все же попала, отчего они стали еще краснее, – пара минут, и все будет готово. Только тон наложу.
– Вот и хорошо. Давно бы так, – сказал довольный произведенным эффектом Томчин, прикрывая за собой дверь.
На этот раз она заскрипела, и в этом скрипе затерялись последние слова владельца студии. Но Шешель все равно не услышал бы их, пудра забила ему нос, и он сильно чихнул, выгоняя ее.
Шешель ворвался в комнату так стремительно, что Спасаломская, сидевшая за столом и пившая чай, и привстать-то не успела, а сделай она это, то наверняка выплеснула бы чай прямо на свое красивое платье, да что там на платье – его отстирать можно, а вот если на ноги попадет, то обожжешь кожу и она покраснеет как от загара, будет зудеть и шелушиться. Она только оглянулась, а Шешель уже стоял подле нее, улыбаясь так широко, что мог порвать краешки губ.
– Что случилось? – спросила она.
Судя по радостному настроению Шешеля, не иначе тому перед полетом вручили орден или в звании повысили, авансом так сказать, потому что задание у него столь необычное, что и до выполнения его надо как-то подбодрить, напомнить, что за ним стоит Империя и десятки миллионов людей смотрят на него с надеждой. Что же будет, когда он вернется? Но лучше не гадать. Вот вернется, тогда и посмотрим, как встречать его будут.