Русский закал
Шрифт:
– Все, отпусти, – сказала она глухо, успокоившись.
Я встал и подал ей руку, но Валери обошлась без моей помощи. Я брел следом за ней, делая отчаянные попытки поразмышлять о том, кто я для нее, и вообще – что значу в этой странной жизни. Перед вылетом в Таджикистан у меня была одна цель – помочь ей. Потом было столько корректив, что трудно уже ответить однозначно – помогал я ей или мешал. Единственное, что вырисовывалось достаточно отчетливо – моя совесть. Она была чиста, как небо после грозы. Если, конечно, иметь в виду личную оценку собственных поступков. Преступники – по моей воле и без таковой – ушли из этой жизни, наркотики не
Но, похоже, я сломал ей жизнь.
По ложбине, защищенной со всех сторон от ветра, мы вышли к скалам. От камней тянуло холодом, но здесь было тихо, со всех сторон нас закрывали гранитные стены.
– Ты сможешь разжечь костер? – спросила Валери и принялась собирать хворост.
Я чиркнул зажигалкой. Огня не было. Потряс ее, посмотрел на лунный свет – газ еще оставался. Чиркнул еще раз.
Перед глазами вспыхнуло все – скалы, небо, силуэт Валери. Боль, разорвавшаяся в голове, горячей волной окатила все тело. Я пошатнулся, вытянул вперед руки, чтобы найти опору, но мне в горло вонзилась веревка, затягиваясь с каждым мгновением все туже, и я, теряя сознание, успел увидеть блестящие в свете луны глаза Валери.
Возвращение к жизни – ужасная вещь. Когда вас будят глубокой ночью и заставляют вылезать из теплой постели и идти на мороз, то ненависть к бодрствованию в этот момент лишь в очень малой степени будет напоминать возвращение к жизни.
Я выползал из небытия не по своей воле, но по воле Господней. Сам бы я ни за что не променял тот замечательный мир, где нет ни времени, ни чувств, а следовательно, и боли, и страданий, на мир земной, которого я еще не видел, но меня уже колотило крупной дрожью, и голова раскалывалась от боли, и я не мог поднять руки, чтобы прикоснуться к голове, – они онемели, стали страшно тяжелыми, словно на них надели стокилограммовые колодки.
Я негромко простонал, приветствуя этот гнусный мир, где все плохое сразу отозвалось в моем теле, и приоткрыл глаза. Сначала я увидел булыжник. Мутным пятном он стоял перед глазами, заслоняя все остальное. Я долго вращал глазами, чтобы сориентироваться в пространстве, и не сразу понял, что лежу на боку, поджав к животу колени; руки мои заведены за спину и связаны, как и ноги. Правый глаз открывался с трудом, что-то мешало, засохшая корочка налипла на веке. Я потом догадался, что глаз залило кровью, которая, видимо, хлестала из разбитой головы.
Мысли двигались с трудом, будто тоже залипли в тягучей крови. Я размышлял ощущениями и предметами, переставляя их, как кости домино. Лежу. Веревки на руках и ногах. Кровь. Боль. Рассвет. Кто?..
Я сделал над собой усилие и приподнял голову. Кровь запульсировала где-то в районе темечка с такой силой, словно мне стали вбивать в голову деревянный клинышек. Я переборол в себе желание снова лечь лицом на камень и прищурился, чтобы лучше увидеть все красоты мира вокруг себя.
В нескольких шагах, спиной ко мне, стоял человек. Он что-то делал руками, наклонившись вперед, будто стирал. Мне трудно было четко сфокусировать взгляд, и я не сразу узнал картавого. И почему у меня мозги такие тяжелые? – подумал я, чувствуя, что больше нет сил держать голову в приподнятом положении, и опуская ее на камни. Все равно я почти не пользуюсь ими…
Светало, и вокруг меня, словно на фотобумаге, проступали скалы, которые, как субтропические кипарисы, пиками взмывали вверх. Звезды на небе погасли,
Меня тянуло в дремоту, и я закрыл глаза, но только на секунду. Картавый рывком оторвал меня от камней, приподнял и посадил, прислонив спиной к скале. Лицо картавого было совсем близко от меня, я рассматривал его и не узнавал. В утреннем молочном свете оно казалось мертвенно-бледным, почти зеленым. Правого глаза у него не было. Он превратился в тоненькую щелочку, сдавленную со всех сторон огромными лиловыми шишками. Гематома раздула пол-лица, и оттого оно было неузнаваемым, больше похожим на маску для фильма ужасов. Картавый смотрел на меня одним глазом, шумно дышал, и я чувствовал запах табака из его рта. Вдруг его губы, покрытые черной липкой коркой, разъехались в стороны.
– Доброе утро, – сказал он очень невнятно, будто его рот был набит едой.
Он отошел от меня, сильно припадая на одну ногу, и я увидел Валери. Она сидела напротив меня, руки ее, как и мои, были заведены за спину и, должно быть, связаны.
Этого не может быть! – вдруг отчетливо подумал я. Этого просто не может быть. Он погиб, он улетел в трещину и разбился вдребезги!
Разбившийся вдребезги картавый разжигал костер. Я смотрел на него из-под полуприкрытых век и собирал раскиданные по больной голове мысли. Это было нелегко сделать, потому что я не очень хорошо помнил, что было после того, как мы с Валери переправились через Пяндж, как случилось, что мы оба оказались связанными.
Картавый вскипятил воду в пустой консервной банке, затем заварил в ней какую-то травку, долго пил горячую жидкость, дуя на нее и покачивая в руке. Потом он откинул банку в сторону, достал из-за пазухи нож и стал точить его о камень.
Валери все так же сидела, не проявляя признаков жизни. Он бил ее? – подумал я и попытался нащупать за спиной остроугольный камень и провести над ним связанными руками, но не смог даже пошевелить ими. Руки были связаны не только на запястье, но и выше локтей, к тому же онемели и потеряли чувствительность.
Черт подери, да откуда же он взялся? – мысленно выругался я. Из могилы вылез? Упырь, которого можно прикончить только осиновым колом? Или я окончательно сошел с ума от истощения и все это только бред?
– Откуда ты выполз? – спросил я, с трудом ворочая языком, и моя дикция была столь же скверной, как и у картавого.
Картавый прекратил точить нож, поднял голову, попробовал пальцем лезвие.
– Не ожидал? – прохрипел он и снова страшно улыбнулся черными губами. – Думал – все? Каюк? Ан нет! Есть на свете высшая справедливость! – И он снова склонился над камнем: вжик-вжик! Вжик-вжик!
Некоторое время я следил за его работой. Я заметил, что пальцы картавого вспухли и едва сгибались в суставах, на многих не было ногтей, и оттого до ужаса напоминали сосиски, политые кроваво-красным кетчупом. Он работал старательно, приоткрыв от усердия рот. На кончике носа дрожала бурая капелька.
– Стоит ли так стараться? – спросил я.
– Стоит! – ответил картавый. – Я не хочу просто убить тебя. Это глупо, это лишено всякого смысла.
– А что имеет смысл?
– Ритуал! Твоя и ее смерть должны стать символами торжества высшей справедливости. – Он налегал на лезвие и так радовался этой работе, что едва ли не смеялся. – Ради этого стоило мучиться. Это стоит всего, что я потерял.