Рута
Шрифт:
— Циток.
— Баха.
— Баха, — растерянно повторил малыш и в глазах его заблестели слезы. — Баха!
В миг обернувшись леопардом, он выскочил в коридор и понесся, что есть мочи в сторону бани.
— Вот и славно, — улыбнулась Рута, глядя на нахмурившуюся Верф. — Значит еще не все хорошее тебе удалось в нем истребить.
— Я учила его тому, что должен уметь оборотень, — огрызнулась та.
— Давай так, — постаралась прекратить вновь готовую вспыхнуть ссору Цири. — В доме больше ни какой охоты. Скоро сойдет снег, тогда Верф будет его учить охотиться в лесу и только на животных. Мы с
— Ой, не смеши меня, — хохотнула волчица. — Видела я как один ведьмак вместо того, чтоб бежать спасать ведьмачку, чесал блуд с опоившей ее бабой, да…
Конец фразы застрял в сдавленном оголовком меча горле. Рута прижав ее к стене, все сильнее нажимала на рукоять, рычащий лев все больше впивался в горло. Верф захрипела.
— Врешь, паршивая псина…
— Прекрати, — одернула ее Цири.
Убрав меч от волчицы, ведьмачка резко отравила его в ножны.
— Ребенок будет спать в моей комнате, и не советую тебе к ней приближаться, — грозно взглянув на Верф, предупредила Рута.
На главной площади Хагги яблоку негде было упасть. Словно огромный муравейник, она двигалась и суетилась, пестрея черно-красно-желтыми флагами Аэдирна, желтыми с черным единорогом флагами Каэдвена, примарскими желто-красными длинными лентами на треугольных основаниях и усыпанные серебряными лилиями черные знамена Темерии, с широкими, украшенными бахромой серебряными лентами с изображением замученных Трояном монахов. Военные команды, звон оружия, ржание лошадей — все это перемешивалось с криком, оттесненных на ристалище торговцев и сладкоголосым пением расположившегося на балконе королевского замка Вельмериуса со своим знаменитым хором мальчиков.
Чтобы всего этого не видеть и не слышать, два очень похожих друг на друга мужчины с изрезанными шрамами лицами и мечами за спинами, зайдя в самый дальний трактир, уселись в самом темном углу.
— Пива и пожрать чего-нибудь, — сказал подбежавшему трактирщику тот, у которого волосы были потемнее.
Его белоголовый товарищ снял меч, и положив его на лавку, тяжело вздохнул.
— Не понимаю: что я здесь делаю? — устало произнес он. — Весь зад отсидел за эту зиму.
— Я слышал, что в ближайшие дни мы, наконец, получим задание, — ответил ему другой. — Они ответят мне за ее смерть. Все до единой!
Изуродованное глубоким длинным шрамом лицо, искривила злая ухмылка. Его собеседник грустно покачал головой.
— А что потом? — спросил белоголовый.
— Надеюсь, что для меня «потом» не будет.
— Не нравиться мне, Эскель, все это. Когда ищешь смерти для себя, гибнут обычно другие, небезразличные тебе люди.
— Таких почти не осталось. Разве что ты, Геральт. Хотя твое спокойствие меня, мягко говоря, удивляет. Они убили твою жену, а ты…
— Если бы смерть чародеек могла воскресить ее, я не раздумывая ни минуты, отправился мстить, но ведь это не так. Сам помирать тоже не хочу. Много не законченных дел осталось. Например, Цири выдать замуж, Инсона воспитать, Руте сказать… В общем, есть чем заняться и
Эскель нахмурил брови и подумав немного, отхлебнул пенного пива из большой деревянной кружки.
— Не узнаю я тебя, брат, — серьезно произнес он. — Что может быть лучше, чем увидеть смерть своих врагов?
— Наверное, счастье близких. Хотя похоже, что одно без другого не возможно, — ответил Геральт, внимательно разглядывая, сидящую у окна, темноволосую женщину.
Почувствовав на себе его взгляд, женщина украдкой глянула в их сторону, затем резко отвернулась. Некоторое время подождав, встала и решительно подошла к ведьмакам.
— Я должна тебя поблагодарить, — обратилась она к Геральту. — И вернуть вот это.
Она протянула ему небольшой дорожный нож. Взяв его, ведьмак предложил ей присоединиться к ним.
— Спасибо, — присела на лавку чародейка.
— Гинох жив?
— Жизнь я ему оставила, а вот смыл жизни удалила.
— Жестоко, — усмехнулся ведьмак, представив разъяренное лицо Ранеты.
— Юная, — представилась женщина.
— Геральт.
— Эскель.
— Что привело тебя в Хаггу? — поинтересовался Геральт. — Здесь не жалуют чародеек. Если обнаружат — отправят на костер.
Лицо чародейки стало чернее тучи, в изумрудных глазах заиграли молнии. Казалось, что еще немного и взмахом руки, она вызовет страшную бурю, но она резко закрыла лицо руками, а ведьмачьи медальоны даже не дернулись.
— Разве только чародейки горят на ваших кострах? — хрипло спросила она, убрав руки от ставшего, будто, каменным лица. — Вчера у стен города сожгли трех обыкновенных женщин. За что?
— Я слышал: Вельмериус каким-то только ему известным образом определил, что все они являются воплощением Разрушительницы из предсказаний Итлины, — вспомнил Эскель. — Бред, конечно, но народ верит.
— А вам, как я погляжу, наплевать. Это же не ваши матери, жены, сестры, любимые, дочери…
— Чего ты хочешь Юная? — нахмурился Геральт. — Чтобы два ведьмака потушили все костры? Мы разговаривали с графом Гувотом на эту тему, но даже он не в силах остановить сумасшедшего примара.
— Конечно, не в силах, — губы чародейки задрожали, — особенно если ты мужик.
— Причем тут это…
— Ваша бьющая через край похоть толкает вас на преступления. Животное желание удовлетворения. Ущербных, грязных и жестоких, жаждущих утех своей плоти. И поскольку справиться с этим вам не под силу, обвиняете в своей мерзости объект своих грязных помыслов — женщин. Все три несчастные сожженные были жертвами мужской подлости и похоти. Две — отказали примару отдать в его мерзкий хор своих сыновей, одна — надоевшая любовница другого влиятельного вельможи.
— Но нельзя же всех под одну гребенку! — возмутился Эскель.
— Почему? — зло усмехнулась Юная. — Можно ведь было всех женщин объявить носительницами соблазнов, причиной всех поганых мужских страстей. Недавно в Доль Ангре пятеро здоровых графчиков и барончиков украли из деревни двух кметских девочек шести лет. Сорок дней насиловали малышек, а когда те заболели от постоянных издевательств, просто сожгли на глазах их матерей, объявив Разрушительницами и предателями Творителя, поскольку своими развратным поведением ввергли великовозрастных вельмож в непреодолимую похоть.