Рута
Шрифт:
— Почему ты уезжаешь?
— Я поеду в Каэр Морхен. Весимир должен знать, как помочь Геральту.
— Я — с тобой.
— Нет, Цири. Не в этот раз. Ты должна позаботиться об отце. Я поеду одна.
— Но Рута подожди хотя бы результат усилий Трисс, она говорит, что не все так безнадежно!
— Лучше подстраховаться.
Затем бессонная ночь. Сомнения. Сладкие воспоминания прикосновений, долгих бесед.
— Талин Степной Лев! О нем ходили легенды! — вспоминал ведьмак, улыбаясь. — Мальчишками мы помногу раз пересказывали друг другу, эти
Легкий ветерок играет его белыми волосами, щекочет лицо заставляя жмуриться.
— Отец не столько рассказывал, сколько показывал мне все свои бои, — отвечала она, натирая его неподвижные ноги, покрытые множеством шрамов и рубцов. — Мы отрабатывали их до мельчайших подробностей и до тех пор пока я с завязанными глазами не переставала допускать ошибок. Он был очень строгий учитель и в то же время любящий отец. Отругав, как следует за не ловкость, и заставив долго тренироваться, укладывая спать нежно гладил меня по головке и рассказывал как добрые и смелые ведьмаки, побеждали везде и всюду страшных монстров.
— И какой же монстр казался тебе самым страшным?
— Зависть.
— Зависть?
— Это было самое ужасное, огромное и злое чудовище в папиных сказках. Его нельзя победить, только не будить, а уж если проснулось, то бежать подальше и не высовываться. Хотя страшнее все-таки было черное болото Глупость порождающее всех монстров и чудовищ и превращающее забредших в него людей, во всевозможную болотную мерзость.
— А добрые существа, ну кроме ведьмаков, конечно? — улыбнулся он.
— Зеркальная птица Любовь, способная победить любого монстра, достаточно ему увидеть свое отражение в ее зеркальных крыльях, но хрупкая, в не умелых руках рассыпается и ранит.
— Да уж, — задумчиво произнес он.
— Ты совсем ни чего не чувствуешь? — спросила она, гладя его колено.
Он берет ее руку в свою большую шершавую ладонь, накрывает другой, гладит, ласково и грустно смотрит на нее. Так они сидят долго, пока соловьиная трель не возвращает их в действительность.
Как хочется остановить время, заморозить его на этом мгновении, остаться в нем навсегда, никогда не переставать смотреть в эти странные и такие родные глаза!
Сон дарит ей этот застывший миг, не надолго, совсем на чуть-чуть, но и за это спасибо.
И вот дорога… пыльное спасение от себя… от него. Но почему же на сердце еще хуже и тяжелей?
Она пустила коня рысью, потом в галоп. Слезы струятся по щекам, тоска разрывает душу.
— К Марату, черт побери! К Марату!
Трисс сидела на лавке в беседке, облокотившись на спинку и закрыв глаза. Солнце купалось в золотом море ее роскошных волос, разбрызгивая множество бликов. Она была выжата, как лимон.
Геральт знал, что в таком состоянии она не может читать его мысли.
«Паршиво. Как все паршиво! Лучше бы этот жирный кабан добил меня там же. Парализован! Совсем не чувствую ног…обуза для всех и для себя тоже… Даже в сортир не могу сходить самостоятельно!
У Трисс ничего не вышло и вряд ли получится, а Весимир…»
— Прошу: только не сдавайся, — вспомнились ему слова Руты.
— Зачем бороться если это бессмысленно? Пустые надежды — самообман, — мысленно ответил он.
В памяти всплыл ее образ. Бархатные глаза, как будто лучащиеся изнутри. Руки, ласковые и нежные и в то же время привыкшие держать меч и поводья.
«А ведь я обидел ее. Не знаю чем, но обидел, — от этой мысли, словно мраморная плита, навалилась тоска. — Она не вернется!»
Он закрыл глаза рукой, сморщился.
— Не расстраивайся, — чародейка с трудом поднялась, подошла и положила руки ему на плечи. — Я восстановлюсь и попробую снова.
— Спасибо, Трисс.
— Если же у меня не выйдет, то Рута привезет зелье от Весимира. Старый ведьмак должен знать…
— Она не вернется.
— С чего ты взял?
Чародейка обошла кресло, наклонилась и внимательно посмотрела в лицо Геральта.
— Что с тобой такое? Я чувствую смятение и… Между вами, что-то есть? Я права?
— Нет! Что ты!?.. Наверное, нет… Я не знаю.
Трисс снова бессильно опустилась на лавку и закрыла глаза.
— Час от часу не легче, — проворчала она.
— Я не то сказал. Не беспокойся.
На тропинке ведущей к беседке показалась фигура барона. Он шел медленно, сутулясь с низко опущенной головой. С тех пор как они вернулись он сильно поседел. Он искренне считал себя единственным виновным в смерти дочери и несчастье случившемся с ведьмаком, и несмотря на то что Ратиол, каждый день с завидным терпением объяснял ему, что он ничего бы не смог изменить и все это злой рок и превратности судьбы, он все равно страшно переживал, продолжая во всем себя винить.
— Я не помешаю? — заглянул он в беседку.
— Нет. Я как раз собиралась пойти прилечь, — устало поднялась Трисс.
— Тогда, позвольте, составить вам компанию Геральт?
— Конечно, барон.
Барон зашел и сел на лавку, крякнув и держась за поясницу. Вот уже несколько дней его донимал радикулит.
— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался Геральт.
— Да, что я? Ползаю, как видите.
— Может попросить Трисс…
— Нет, нет! Не надо, мазь всегда мне помогала, поможет и сейчас. А вот вы гораздо лучше стали выглядеть после магии. Помогло?
— Нет.
— Жаль, очень жаль! Но это только первая попытка, может в следующий раз…
— Расскажите лучше, как съездили в Струнар? Что нового в мире?
Барон немного помолчав, видимо раздумывая говорить ведьмаку все или нет, все же начал:
— Дела в мире не лучше наших. Говорят, в Темерии состоялась свадьба известных нам особ, и Фольтест отдал корону своему внуку. Прошло всего несколько дней после коронации, а первый указ нового короля был о поимке особо опасных преступников. Очень большие деньги назначены за головы Руты и Цири.