Рута

Гончарова Элина

— А нас с вами, что ж не удостоили чести? — удивился ведьмак.

— Представляете: нет! Ни нас, ни Ардена с Ратиолом, только их. Но хуже всего, что тут же появились охотники за головами, их говорят, видели и в Струнаре, и Альдерсберге. Все спрашивают, вынюхивают!

Барон потер больную поясницу и усмехнулся:

— А еще слышал анекдот, дескать на троне Темерии сидит кабан женатый на обезьяне, держит он два поводка на одном рыжий трехлапый пес, а на другом хромой и лысый хорь. И если эти двое не найдут себе жертву, то непременно вцепятся друг другу в глотки.

— Что-то не смешно.

— Да, что уж тут смешного? В пору плакать! Тут еще страшные болезни обрушились на города. Люди болтают, что в Тигге, Дракенборге,

Майене и даже в Бан Арде эпидемии унесли тысячи жизней. Ложа проявила неслыханную добродетель и повсеместно организовала за свой счет больницы для бедных и нищих, но не смотря на это очень много людей погибает. Везде на рынках стоят глашатаи, и читают воззвания жителям, что бы держались подальше от людных мест. И надо сказать, народу на улицах действительно поубавилось, но как рассказал мне знакомый пекарь, в Бан Арде тоже так было. Людей с улиц как ветром сдуло, но зато все устремились в храм Двух Стихий и молились там о спасении своего здоровья. И что вы думаете? Именно там и началась вспышка оспы.

Сад наполнился веселым криком и визгом. Дети слуг во главе с сынишкой барона принялись пускать по ручью кораблики, брызгаясь и смеясь. Барон глядя на это весь просиял.

— Знаете, Геральт? В мире может происходить все, что угодно, но когда я вижу своих детей счастливыми, забываю обо всем на свете. Даже как сильно я перед вами виноват!

Он опять сник. Виноватыми слезящимися глазами глядя на ведьмака.

— Не начинайте заново. Прошу вас, — единственный способ успокоить барона, это было сменить тему, что Геральт и поспешил сделать, к тому же он давно хотел задать ему этот вопрос. — Помогите мне Максиль, понять одну вещь. Я видел, как трепетно и с каким чувством вы смотрите на свою супругу. Вы вместе уже очень много лет и почти никогда не расставались на долго, но ваши чувства не угасли и не поблекли. Неужели вам ни разу не хотелось перевести дух, отдохнуть, побыть вдалеке друг от друга?

— Странно, что вы спрашиваете об этом, — Барон удивленно поднял брови. — Ну раз, спрашиваете, стало быть есть причины.

— Есть.

— Понимаете, Геральт, порой мне кажется, что у нас с Сианой одна жизнь на двоих, и ее нельзя разделить надвое. Она — это отражение моей души, только гораздо более привлекательное, наделенное тем, чего у меня нет, такое какое я всегда бы хотел видеть. Перевести дух! Отдохнуть! От чего? От того, что я люблю больше всего на свете? От ее нежной кожи, запаха ее волос, от улыбки с которой она каждое утро встречает мое побуждение, гладя по щеке и шепча… Ах, Геральт, как можно хотеть побыть вдалеке от всего этого? Да мне не выносима даже мысль о разлуке. С первой нашей встречи, с первого взгляда наши сердца стали биться в унисон, и я счастлив, что за столько лет ничего не изменилось.

— Неужели между вами ни когда не было разногласий, недомолвок, обид, разочарований?

— Конечно, было! Но мы никогда не заставляли страдать друг друга, терзаться сомнениями и угрызениями совести. Это заслуга Сианы, она научила меня говорить о своих чувствах, сразу выяснять все, что застревает занозой в мозгу и не дает трезво рассуждать. Не мучиться догадками, не устраивать демонстрации: догадайся, мол, сама — а все обсуждать. Поэтому я всегда знал, что ее тревожит и старался избавить от тревог, она отвечала мне тем же. Это очень важно, уметь открыть друг другу душу.

Оба молчали. Барон долго устало смотрел на ведьмака, затем тяжело вздохнув, отвернулся.

— Осознание того, что я являюсь причиной вашего… нездоровья, убивает меня. Не так-то много мне встречалось на свете, достойных уважения людей. И вот вы самый достойный из достойных, из-за меня лишены возможности двигаться…

— Барон… Максиль… — глубоко вздохнул ведьмак. — За то время, что я провел в этом кресле, мне многое удалось обдумать. Бывают, конечно, приступы жалости к себе, отчаяния и тоски, но все же мне кажется

я вдруг понял, что-то очень важное. Я почти уверен, что все что с нами происходит в жизни целесообразно и своевременно. Называйте это судьбой, Предназначением, волей богов все едино.

Вы не поверите, но я чувствую, что именно сейчас мне необходимо остановиться, навести прядок в своих мыслях, во многом разобраться. Обдумать и как следует взвесить, отложенные на потом и давно забытые дилеммы, понять то что давно надо было понять, но на это всегда не хватало времени. Выкинуть груды не нужного хлама, занимающего большую часть моей души, и занять это место гораздо более полезными, милыми сердцу, новыми чувствами и эмоциями.

Я очень долго душил в себе все это, считая проявлением слабости, но теперь больше не хочу. Вот смотрю на этот завораживающий пейзаж, казалось бы, мне б его ненавидеть, ведь возможно он заменит мне весь мир на долгие годы, но я восхищен! Он не двигается с места, но при этом всегда другой, совершенно отличный от вчерашнего, более живой и яркий, а потом опять тусклый и безжизненный, но не похожий на предыдущий. И поскольку, я уже почти неотъемлемая часть этого пейзажа, мне даже приятно ощущать эти недвижимые изменения, происходящие в нем и во мне.

Я надеюсь, вы понимаете о чем я?

Барон закивал, грустно улыбаясь. Глядя на ведьмака полным восхищения и преданной дружбы взглядом.

— Я понимаю. Нам всем в определенный момент необходимо остановиться, оглянуться назад и осмыслить пройденный путь. И если мы сами сделать это не в состоянии, происходит то, что изменить не в наших силах, мы можем только понять и принять, сделать выводы и извлечь уроки, а потом начать все заново, но уже совсем иначе.

Я тоже много размышлял над этим сидя в темном подземелье, прислушиваясь в вашему дыханию и молясь всем известным и неизвестным мне богам, что бы оно не прекратилось. Глядя на свою бедную измученную дочь, я неистово желал, что бы она жила и была счастлива, не представляя, как она теперь все это сможет. Я ненавидел, ее и вашего мучителя, но потом осознал, что ничего, ну абсолютно ничего не измениться оттого, что я буду отравлять свою душу ядом ненависти и мести. Изверг не перестанет существовать, не изменит своих наклонностей, да и ничто уже не сможет изменить его сущность. Никогда он не узнает и не поймет самого главного, важного и ценного в жизни, не сможет, даже если сильно возжелает ощутить силу и красоту любви, торжество не запятнанной совести и радость чистой бескорыстной дружбы. И знаете, мне стало нестерпимо жаль его! Ущербного, неполноценного, лишенного души. И как только ненависть умерла в моем сердце, его заполнила любовь к моим близким и друзьям. Это славно, что вы все есть у меня!

По щекам барона текли слезы, глаза светились теплом и любовью.

«Мне далеко до вас дружище! — подумал ведьмак. — Меня создали для того, что бы убивать без ненависти и спасать жизнь без любви. Так было, потом все изменилось, научившись любить я научился и ненавидеть. Всегда эти два чувства шли вместе со мной терзая и мучая одинаково.

„…хрупкая, в неумелых руках рассыпается и ранит“ — голос Руты прозвучал ясно и отчетливо в его голове.

Жаль, что у меня не было такого отца, как у тебя девочка! Жаль, что у меня не будет детей, что бы отдать им часть себя, вложить в них понятия и чувства доставшиеся мне так дорого… сейчас я бы смог…»

— Простите меня, — отвлек его от мыслей голос барона. — Что-то я расчувствовался.

— Вы замечательный человек, Максиль, — Геральт протянул ему руку. — Я рад, что могу вас называть своим другом.

— К стати о друге, — спохватился барон, хлопнув себя по лбу ладонью. — В Струнаре я встретил поэта, знаете ли такой франт, хоть и весьма упитан. Он расспрашивал меня, да и не только: видел ли кто или слышал, где находится знаменитый Геральт из Ривии? Назывался вашим другом. Зовут его Василек…или…