Рваные валенки мадам Помпадур
Шрифт:
Впрочем, не стоит повторять историю, вы ее великолепно знаете. Тут следует уточнить: писанина Любы – не совсем дневник, как правило, человек делает заметки о прошедших событиях. Люба поступала иначе. Она являлась в некотором роде литератором, вдохновлялась идеей и начинала работу. Ставила на странице число, например десятое мая. Но это не означает, что она накропала текст именно в этот день. Любочка состряпала «рассказ» в феврале, но по ее замыслу события десятого мая разворачиваются именно так. Фантастический роман, триллер, детектив, в некотором роде художественное произведение. Что увидит человек, не знакомый
Доброва тщательно спрятала дневник и уехала. Она не взяла с собой в Ведьмино тетрадь. Во-первых, ситуация была изжита, Люба освободилась от тяжелых раздумий. Во-вторых, новой темы для записей не возникло. Вдохновение посещало Любу нерегулярно, порой ей приходилось несколько месяцев ждать, пока в голове выстраивалась нужная цепочка. В-третьих, жить на раскопках Любочке предстояло в общей женской палатке, неразумно вести дневник при посторонних.
Олег Евгеньевич вскочил, добежал до окна, открыл его. В комнату проникла осенняя сырость.
– Представляете, как себя почувствовала Люба, когда восьмого июня, словно прочитав ее дневник, в лагерь заявился дед и стал вещать о проклятии?
Глава 31
Настал мой черед вскакивать из кресла:
– Вы хотите меня уверить, что Люба не имеет никакого отношения к череде смертей?
– Ни малейшего, – отрезал Олег Евгеньевич.
– Но она в деталях описала… – начала я.
Медов тут же поднял руку:
– Стоп! Каким местом вы слушали? Любовь заполнила дневник до отъезда в лагерь!
– И откуда вам сие известно? – засмеялась я.
– От Любы, – серьезно ответил он.
– Нечего сказать, надежный источник, – съязвила я.
Олег Евгеньевич вернулся к дивану.
– Здесь снова встает вопрос о вашем непрофессионализме. Я знал о Любаше все, мне она не могла врать.
– Правда? – усомнилась я. – В честность Добровой мне верится с трудом. Она всю жизнь всех обманывала: мужа, Бутрова, Галину. Прикидывалась одним человеком – являлась, по сути, другим.
– Именно по этой причине она никогда не лгала мне, – торжественно заявил Олег Евгеньевич. – Сейчас придется объяснять вам то, что знает каждый студент третьего курса психфака. Поверьте, мне Любаша сообщала исключительно правду, одну правду и ничего, кроме правды. Любочка придумала историю в дневнике, а некая таинственная сила начала воплощать ее замысел. Как это могло случиться?
– Напрашивается один ответ, – без задержки отреагировала я. – Некто прочитал записи и решил помочь Добровой, исполнил ее заветные мечты. Теперь я понимаю!
– Что? – вздохнул Олег Евгеньевич.
– Закройте, пожалуйста, окошко, – попросила я, – холодно.
Медов выполнил мою просьбу, а я тем временем ответила на его вопрос:
– Руфина, передавая мне тетради, сказала, что это дневник. Мы с коллегами, изучая записи Добровой, обратили внимание на странность композиции. Каждая тетрадь содержит рассказ о некой истории. Нападение на Галину. Смерть Васькина. Предсказание колдуна. Но
– Правильно! – обрадовался Медов. – Ее дневники – не дневники в общем понимании слова, они психотерапевтический инструмент, позволяющий Любаше справляться с темной стороной личности. Причем это достаточно часто используется специалистами. Самый простой, но действенный метод: в случае дискомфорта сядьте в тишине и опишите случившуюся с вами неприятную ситуацию, изложите ее на бумаге. Вам полегчает. Люба же предпочитала фантазировать на тему несовершенных преступлений.
– Секундочку! А избиение Гали? Убийство Васькина? – напомнила я.
Олег Евгеньевич осекся:
– Ну… тут, очевидно, есть объяснение. Поверьте, Люба пришла сюда в крайнем испуге. Она не понимала, что происходит.
– И что вы ей посоветовали? – хмыкнула я.
– Психотерапевт не должен давать советов, – поморщился Медов. – Ваш вопрос снова свидетельствует о профессиональной неподготовленности.
– Ладно, забудем про сеансы, – рассердилась я. – Неужели, как друг, вы не помогли Добровой!
– Я ей не друг, – отрезал Олег Евгеньевич. – Предложил ей пройти курс, потому что понял – Любе не очень-то хорошо.
Я не смогла сдержать ехидства:
– Христианский поступок, в особенности если учесть, что у Добровой тяжело больна девочка и в семье нет лишних денег на оплату дорогого психотерапевта.
Олег Евгеньевич развел руками:
– Нельзя якшаться с пациентом. И я как раз думал о несчастной Надюше. Люба не хотела сдавать костный мозг для девочки, мотивация была интересная: ее дурная кровь погубит Надю, малышка станет такой же, как ее мать, будет мучиться от своего характера.
– Странно, что подобные мысли не помешали ей пойти на операцию ради Сережи, – сказала я.
Медов поерзал в кресле.
– Я задал ей тот же вопрос и получил ответ: «Сергей мальчик, на него костный мозг матери не может пагубно повлиять. А вот девочка непременно станет несчастной. Лучше Наде сейчас умереть, чем мучиться потом, как мне». Это ее точные слова.
– Бред! – фыркнула я.
– Согласен, – кивнул Олег Евгеньевич, – и мне показалось, что этот бред ей кто-то вкладывает в голову. Слова «дурная кровь» были ей не свойственны, рассуждения о генетике тоже. Я ее спросил: «Любочка, где ты нахваталась этих сведений?» А она ответила…
Резкий звонок телефона заставил меня вздрогнуть. Медов, бросив мне «извините», взял трубку.
– Слушаю! Очень рад. Как дела? Сейчас? Прямо сию секунду? Так срочно? Ну… право… Я не готов! Ладно, ладно, хорошо, когда вы приедете? Ага! Понял.
Олег Евгеньевич положил телефон на стол.
– Татьяна, с одной из моих прежних клиенток случился форс-мажор. Она лечилась от любовной зависимости, пыталась побороть тягу к человеку, которого обожала чуть ли не с детства. А он… Совсем я с ума сошел! Начал обсуждать с вами еще и эту пациентку! Сегодня выдался на редкость нервный день. У вас все вопросы исчерпаны?