Рябиновый мед. Августина
Шрифт:
— А-а а а!
— О-о о о!
Казалось, стихию эту невозможно остановить. Она грозилась смести засовы и пробкой вылететь во влажные просторы сонного парка, но… Вот хлопнула входная дверь, раздались торопливые шаги. В круг жидкого света вошла молодая женщина. Ее строгое и вместе с тем участливое лицо с преимуществом прямых безукоризненных линий встретилось взглядом с одним из детей. Им оказался мальчишка лет девяти с большими серыми глазами. Этого было достаточно, чтобы беспорядочный ком детских тел приостановил свое ускорение. Мальчишка раздвинул локти, останавливая
— Августина… — раздалось у него за спиной. Визг надорвался и постепенно иссяк.
Только громко раздавалось чье-то сбивчивое тяжелое дыхание.
— Кто кричал? — спросила воспитательница, обводя усталым взглядом объятую ужасом ораву.
Михеич приподнял фонарь. Теперь уже перед женщиной предстали все действующие лица ночной мистерии — такие жалкие, одинаково остриженные, с вечно голодным выражением глаз. У женщины дрогнуло сердце. Но голос ничем не выдал чувств.
— Итак, я жду. Кто-нибудь в состоянии объяснить? Вперед выступила девочка в длинной, с чужого плеча, застиранной ночной сорочке:
— Августина Тихоновна, там… там… — Боясь оглянуться, девочка показывала пальцем назад.
— Привидение! — выговорил за нее мальчик, стоящий впереди всех.
— Опять привидение, — устало вздохнула воспитательница, забирая у сторожа лампу. — Хоть бы что-нибудь новенькое выдумали… — И, обернувшись, бросила: — Ложитесь спать, Кузьма Михеич. Я разберусь.
И пошла по лестнице наверх в плотном кольце детей, старающихся не выходить за круг зыбкого света.
Это была средняя группа. Тот самый пятый отряд, что доставлял педагогическому составу детского дома «Красные зори» наибольшее количество хлопот и постоянную головную боль. Второй раз за неделю отряд будил весь дом своими фантазиями о привидениях.
Августина проводила детей до спален, подождала, пока они улягутся.
Вошла в комнату девочек, держа перед собой лампу.
— Кто сегодня дежурит по комнате?
Десять острых подбородков торчали над полосками простыней.
— Я…
Рита Землянская — остроносая глазастая девочка с локтями в зеленке — села в своей койке. Пружины чуть скрипнули.
— Расскажи, Рита, как все произошло.
— Она не видела! Это Шульгина в уборную ходила и увидела! — выкрикнули из темного угла.
— Ты вообще спала, не встревай!
Августина чуть приподняла лампу, не обращая внимания на выкрики, подошла к дежурной.
— Я просила Риту рассказать. Итак?
— Августина Тихоновна, это все Машка Збруева!
В ответ на это заявление из дальнего угла незамедлительно возразили. Маша Збруева — рыжая, веснушчатая, тощая — высунулась из-под одеяла:
— Я?! Чуть что, сразу Збруева!
— Это Машка весь вечер рассказывала страшное про мертвую девочку! Нарочно, чтобы все боялись! Я говорила — всем спать, а она не слушалась.
— Итак, Маша рассказывала страшную историю, — обобщила Августина. — Что же это за история?
Рыжая Маша вытаращила глаза и закатила их к потолку.
— Только покороче, Збруева, — попросила Августина.
— Когда-то давно в замке жила больная девочка… Она ходила по галерее, играла на пианино
«Когда-то давно… — усмехнулась про себя Августина. — Кажется, что это было вчера. А ведь, в сущности, действительно давно. Тогда мне было шестнадцать, а теперь тридцать четыре. Как и тогда, у меня нет своего дома. Только тогда имелись еще иллюзии и надежды, а теперь — ни того ни другого. А оказывается, человеку необходимы иллюзии. И уж конечно, надежды на счастье».
— Ну а дальше?
— И вдруг она умерла! — выпалила Збруева, сделав страшные глаза. Соседка вжалась в кровать и с головой накрылась одеялом,
— Вот как? Ну и что? — спокойно поинтересовалась Августина.
— Как — ну и что? — искренне удивилась Машка. — Была революция, и замок у ее родителей отняли. Теперь здесь живем мы. Мертвой девочке это не нравится! Каждую ночь она выходит из башни…
— А может, из подвала! — живо перебила рассказчицу Рита Землянская. Ей стало обидно, что все снова слушают выскочку Машку. — Ты что, сама видела?
— Видела! — со взглядом фанатика выпалила Машка. — Вот те крест, видела!
— Крестится, крестится! — засмеялась Рита, показывая пальцем на Збруеву. — А еще пионерка!
Августина поморщилась, опустила лампу.
— Рита, некрасиво показывать пальцем, — бросила дежурной и снова повернулась к рассказчице: — А кто тебе рассказал про мертвую девочку?
Машка упала на подушку и натянула простыню до подбородка. Она явно не желала выдавать кого-то.
— Да старшие девчонки ей рассказали! — доложила Рита. — У нас все знают про это привидение!
— Вот если бы вы спали ночами, а не страшные истории сочиняли, было бы больше пользы, — строго сказала Августина. — Сейчас всем спать. Я буду в коридоре и прослежу, чтобы никаких привидений не появилось.
Августина напоследок прошла меж коек воспитанниц, поправляя одеяла. Невольно пришла мысль о том, что дети эти чем-то похожи на них, детей начала века. Те же игры в привидения, ужасы и разговоры по ночам. И все же они другие. Непоправимо другие. У этого поколения детей иные лица. В них нет той доверчивости и мечтательности, и еще — на лицах этих детей печать сиротства. Она сквозит даже в самых красивых лицах. Читается в глазах, в осанке, в жестах — во всем. И они, педагоги, ничего с этим поделать не могут. Для них стало главным — накормить детей. Забота о хлебе насущном для «Красных зорь» — главное. Преподаватели с ребятами и рыбу ловят, и по грибы ходят, и ягоды на зиму запасают. Фактически это детское государство, нацеленное на самовыживание.
Августина покинула комнату средних девочек и заглянула к малышам. Там почти все спали. Только с краю, у двери, ворочался тот самый большеглазый мальчик Костя.
— Спи, — тихо посоветовала воспитательница, опуская руку ему на плечо. — Привидений не бывает.
— Бывает, — громким шепотом возразил он. — Я сам видел!
— Сам? Какое же оно?
— Чуть пониже вас ростом, — деловито примерился мальчик. — Белое и костлявое. Так и гремело костищами-то!
— Ах, Костя, Костя! Ну почему оно мне-то не показывается?