Рядом со Сталиным
Шрифт:
И вот в клубе посольства — множество журналистов. Среди них мой приятель Лесли Гэлб. Тут же представители советских газет, радио и телевидения. Проводит пресс-конференцию советник посольства Виктор Исаков. Андрей держался хорошо. На вопросы отвечал четко и коротко. Несколько раз повторил, что возвращается в Москву вместе с родителями.
Сразу же после пресс-конференции в сопровождении Олега Соколова и резидента КГБ, а так же двух помощников госсекретаря США и полицейского эскорта на мотоциклах мы направились в международный аэропорт им. Даллеса. По всему маршруту нам был дан зеленый свет. То и дело звучали пронзительные полицейские сирены.
Все балконы здания аэропорта заполнили журналисты, фото— и телерепортеры. Они явно ждали какой-то сенсации. Ждал нас
После того как посольские коллеги с нами распрощались, помощник госсекретаря Ричард Бэрт провел нас с Андреем в красиво обставленную комнату, где находились три незнакомых джентльмена довольно мрачного вида. Нас пригласили сесть за стол напротив них. Задавал вопросы один. Двое других делали записи. Возможно, то были парапсихологи. Им, видимо, поручили проверить, не находится ли Андрей под воздействием каких-то препаратов и принял ли он сознательно решение покинуть США. Может, власти полагали, что столь торжественные, чуть ли не «президентские», проводы вскружат голову Андрею и он в последний момент вновь захочет остаться в Америке. Но и тут Андрей держался стойко, и вскоре нас препроводили в самолет.
Билеты нам и сопровождавшему нас до Москвы советскому вице-консулу были зарегистрированы в первом классе. Я опасался, как бы другие пассажиры из-за длительной задержки самолета не встретили нас враждебно. Но когда наша группа появилась в салоне, раздались дружные аплодисменты. Среди пассажиров было немало иностранцев, и они, как, впрочем, и большинство американцев, нам сочувствовали и симпатизировали: все-таки мы вышли победителями и добились возврата в лоно семьи. Приятным и весьма существенным был знак симпатии от капитана «боинга»: бутылка шампанского и банка черной икры.
Едва наш самолет поднялся в воздух, как мы с Андреем вновь попали в плотное кольцо журналистов. Оказалось, что и тут их было больше дюжины. На просьбы оставить нас в покое никто не обращал внимания. Андрея донимали вопросами, слепили вспышками фотоаппаратов. Наконец, сжалившись над нами, капитан корабля поручил стюардессам отгородить наши места пледами, словно ширмой.
В Париже мы должны были пересесть в самолет «Аэрофлота», летевшего прямым рейсом в Москву. Однако добраться до него в аэровокзале Бурже было не так-то просто. Тут тоже нас ждала толпа репортеров. Меня с Андреем пытались разъединить, и мы оказались далеко от Леры, которую сбили с ног. Она упала, и никто даже не помог ей подняться. Все устремились за Андреем, чтобы в последний момент оторвать его от семьи. Со всех сторон транспаранты: «Андрей, ты еще в Свободном Мире. Выбирай: Свобода или Сибирь». Никто не думал о родителях…
Добравшись до полупустого нашего самолета, Андрей расположился на трех сиденьях и проспал до Москвы.
В Шереметьеве, где также не обошлось без иностранных репортеров, нас встретили мой сын Сергей и наши друзья. Они благополучно доставили нас в нашу квартиру на Фрунзенской набережной. Еще некоторое время на Западе вокруг нашей семьи бушевали страсти, но вскоре внимание мировой прессы отвлекла гибель южнокорейского самолета KAL–007.
Хотя к тому времени ситуация в Советском Союзе начала понемногу меняться к лучшему, я обнаружил, что мои книги «на всякий случай» убрали с полок библиотек и магазинов. Моя последняя рукопись была мне возвращена издательством. В новом телефильме о дипломатии военных лет, содержавшем обширное интервью со мной, срочно вырезали титры с моим именем. Осторожные люди выжидали, не зная, что же с нами произойдет.
Но подлинные друзья остались нам верны. Особенно помог Арбатов, имевший хорошие отношения с Андроповым, который был тогда руководителем нашей страны.
Вскоре меня вновь. назначили главным редактором журнала «США: экономика, политика, идеология». Мою рукопись попросили возвратить в издательство, и книга вышла. Весной 1985 года к власти пришел Горбачев, и народу наконец сообщили, что дела в нашей стране обстоят отнюдь не благополучно. Началась «перестройка».
В начале 1986
Андрей, окончив школу, поступил в Авиционно-Технологический институт. По его завершении в течение года работал лаборантом в Институте космических исследований. Но его тянуло к бизнесу, и он открыл свое дело. Вскоре Андрей женился, и летом 1990 года у него родился сын — Даниил. Некоторое время Андрей сотрудничал с американской нефтяной фирмой со штаб-квартирой в Хьюстоне, штат Техас, куда он несколько раз ездил в командировку.
В начале 1993 года Андрей стал вице-президентом смешанной Русско-Американской компании по продаже бурового оборудования. Он мечтал о большом успехе и как-то сказал мне, что теперь, когда он встал на ноги, я мог бы и не работать: жить спокойно на даче, читать исторические романы, что-нибудь писать не торопясь: он о нас с Лерой позаботится…
Но судьба распорядилась иначе. Андрей трагически погиб. Это случилось в роковом для нас месяце — августе — в 1993 году. 17 августа в его офисе в Москве пуля маньяка, выдававшего себя за друга, но ненавидевшего Андрея и завидовавшего ему, оборвала жизнь нашего сына. Андрею было всего 26 лет. В утешение нам остался его сын, наш внучек Даничка, которому тогда было только три года.
Благодарю судьбу, что имею двух сыновей от первого брака: Сергея и Алексея.
Сергей радует меня тем, что пошел по моим стопам: я был личным переводчиком Генерального секретаря ЦК КПСС Сталина, Сергей — переводчик Президента Российской Федерации Ельцина. А дочь Сергея, моя внучка Анастасия, — прекрасный синхронный переводчик, как и ее отец.
Алексей предпочел мою первую специальность — инженера. У него золотые руки. Он может смастерить все, что угодно. От него у меня внучка Катя и внук Петя.
Могила родителей
И чтобы расставить все точки над «И> — о судьбе отца с матерью. Все мои попытки разыскать родителей оказались тщетны. Семья Бережковых исчезла бесследно. Однако меня не покидало ощущение, что они живы. Я полагал, что если это так, то они должны были узнать обо мне из моих статей, нередко публиковавшихся в западной прессе, а также по книгам, многие из которых вышли за рубежом и рецензировались в периодической печати. Могли они увидеть меня и на телеэкранах в Англии, США, Германии, Франции и других странах. Почему же они никак не обнаруживают себя? Видимо, считают, что в условиях «холодной войны» и жестокой конфронтации лучше не общаться друг с другом, особенно в связи с моей работой вблизи Сталина. То, что мои родители могут быть живы, подтверждалось не только намерением Берии расследовать мое дело, но и тем, что с 1945 по 1954 год меня не выпускали за границу, а после моих командировок по личной рекомендации Молотова в Вену, Женеву и США в 1954–1955 годах отдел загранкадров ЦК КПСС снова закрыл мне путь на Запад и лишь изредка, по настоянию Микояна, приоткрывал для меня «железный занавес».
Между тем до меня время от времени доходили какие-то еле различимые сигналы, которые я воспринимал как весточки от родителей. Во время первой за десять лет поездки по Соединенным Штатам в 1955 году семерки советских писателей и журналистов, во главе с Борисом Полевым, каждый из них получал от американцев множество сувениров: книг, брошюр, открыток, путеводителей. Я не сразу обратил внимание на то, что среди альбомов о Калифорнии, доставленных мне в номер гостиницы «Амбасадор» Лос-Анджелесе, оказался томик немецкого писателя Карла Мая «Винетоу» — любимой книги моего детства об американских индейцах. Только позже я стал задавать себе вопрос: кто, как не самый близкий человек, мог послать мне эту книгу? А уже совсем недавно я узнал, что тогда мои мать и отец ежедневно приходили к отелю «Амбасадор», чтобы, затерявшись в толпе, неизменно окружавшей «красных журналистов», и надев черные очки — иначе я мог бы их узнать, — посмотреть, как их сын со своими коллегами садится в огромный лимузин. Что они при этом чувствовали, видя меня совсем рядом и страшась обнаружить себя!