Рядом со Сталиным

Бережков Валентин Михайлович

Сталин все более мрачнел и наконец прервал собеседника вопросом:

— Правильно ли я понял, что второго фронта в этом году не будет?

— А что вы понимаете под вторым фронтом? — спросил Черчилль, явно стараясь оттянуть неприятное объяснение.

— Под вторым фронтом я понимаю вторжение большими силами в Европу в этом году, — не без раздражения ответил Сталин.

— Открыть второй фронт в этом году в Европе англичане не в состоянии. Но они полагают, что второй фронт может быть создан в другом месте. Операция на французском побережье в этом году принесла бы больше вреда, чем пользы, и отрицательно отразилась бы на приготовлениях к операции большого масштаба в 1943 году.

Боюсь, что это для вас будет неприятным известием, но должен заявить, что, если бы операция в нынешнем году могла оказать помощь нашему русскому союзнику, мы бы не остановились перед большими потерями, чтобы отвлечь от него силы противника. Однако если бы это предприятие не привело к отвлечению никаких сил, то оно испортило бы перспективы операции в будущем и, следовательно, было бы большой ошибкой…

Черчилль попросил высказать свое мнение Гарримана, который тут же присоединился к позиции премьера. Стало ясно, что от обещания открыть второй фронт в 1942 году отказывается и президент Рузвельт. Медленно выговаривая слова, возможно, даже с нарочито подчеркнутым грузинским акцентом, Сталин произнес:

— У меня другой взгляд на войну. Тот, кто не хочет рисковать, не выигрывает сражений. Англичанам не следует бояться немцев. Они вовсе не сверхчеловеки. Почему вы их так боитесь? Чтобы сделать войска настоящими, им надо пройти через огонь и обстрелы. Пока войска не проверены на войне, никто не может сказать, чего они стоят. Открытие сейчас второго фронта предоставляет случай испытать войска огнем. Именно так я и поступил бы на месте англичан. Не надо только бояться немцев…

Эти замечания Черчилль счел оскорбительными. Дымя сигарой, он в волнении стал говорить о том, что в 1940 году Англия стояла одна перед угрозой гитлеровского вторжения. Тем самым он довольно прозрачно намекнул на то, что тогда Москва поддерживала «дружеские» отношения с Германией. Однако, продолжал британский премьер, англичане не дрогнули, а Гитлер не решился осуществить высадку из-за успешных действий британской авиации.

Но тирада Черчилля не произвела впечатления на Сталина. Он напомнил, что, хотя тогда Англия действительно одна противостояла Германии, она бездействовала. Не пришла сразу же на помощь Польше, никак не реагировала на захват Гитлером Норвегии и Дании, активно не вмешалась во время балканской кампании немецких и итальянских фашистов весной 1941 года. Действовала только британская авиация, но этого мало. Сообщив Сталину, что в 1942 году вторжения в Северной Франции не будет, Черчилль добавил: «Я сознаю, что сказанное мною о втором фронте очень болезненно для наших русских друзей. Поэтому я счел своим долгом увидеть Вас лично, а не воспользоваться услугами посла или прибегнуть к переписке…»

В то же время, в письме в Лондон, Черчилль выразил надежду, что, несмотря на этот удар, русские «не прекратят борьбу с врагом».

Между тем именно в этот момент Сталин, несмотря на все его внешнее спокойствие, не исключал возможности катастрофы.

Сталин предпочитает Индию

В тревожное лето 1942 года, когда гитлеровские войска двигались к Волге и Северному Кавказу, а их элитные дивизии по-прежнему стояли на подступах к советской столице, в опустевшей Москве царила обманчивая и зловещая тишина. Погода была на редкость теплая, солнечная, и московские бульвары покрылись пышной зеленью.

Наркоминдел все еще оставался в Куйбышеве, но небольшая группа, в том числе и я, вызванная в Москву еще в ноябре прошлого года, обосновалась в старом мидовском здании на Кузнецком мосту. Несколько комнат было отведено и под общежитие. Мне, впрочем, приходилось

там только ночевать, а все рабочие часы быть в Кремле. Примерно в 5 утра, когда Сталин обычно отправлялся домой, все мы, из секретариата Молотова, могли закончить свои рабочие почти что сутки.

В тихое раннее утро, когда косые лучи солнца едва золотили закамуфлированные пестрыми разводами стены Кремля, я шел к Кузнецкому мосту через пустынные Красную площадь и Охотный ряд, и как-то не верилось, что сейчас на нашей земле продолжает бушевать война. Но сознание этого неизменно присутствовало. Ведь все время было заполнено проблемами, так или иначе связанными с войной. Особенно в дни первого визита британского премьера Уинстона Черчилля в Москву.

Отказ Лондона и Вашингтона от совсем недавнего обещания открыть второй фронт в Северной Франции, чтобы, как сказал Рузвельт Молотову во время их встречи в мае в американской столице, оттянуть по крайне мере 40 германских дивизий с русского фронта, вызывал у Сталина крайне резкую реакцию.

Теперь же, после острой стычки с Черчиллем, Сталин казался внешне спокойным. Пригласив британского премьера к себе на кремлевскую квартиру, он шутил, играл роль гостеприимного хозяина и уверял собеседника, что в конечном счете победа будет за народами, противостоящими нацистам.

Британский премьер терялся в догадках. Почему советский лидер, который в первые дни их встречи был столь язвителен и даже груб, вдруг стал воплощенной любезностью? В конечном счете Черчилль нашел весьма любопытное объяснение.

«Я думаю, дело скорее всего в том, — читаем мы в его дневнике, — что его (Сталина) Комитет или комиссары не так, как он, восприняли привезенное мною известие. У них, возможно, больше власти, чем мы предполагаем, но и меньше познаний. И поэтому он хотел как бы отметиться, а также выпустить собственный пар».

Эта цитата показывает, насколько туманны были представления в Лондоне о положении дел в советском руководстве, где Сталин являлся полновластным хозяином и непререкаемым авторитетом.

Сталин, разумеется, не мог не понимать, в сколь трудном положении оказалась наша страна после того, как западные союзники отказались выполнить свое обязательство — открыть второй фронт во Франции. Но он также сознавал необходимость, несмотря ни на что, сохранить антигитлеровскую коалицию. Высказав свою резкую критику позиции западных союзников, он понял, что не может изменить их решение. Стремясь не допустить полного разрыва, Сталин решил сделать примирительный жест, пригласив высокого иностранного гостя в свою кремлевскую квартиру, чего он до того никогда не делал.

Отступая с боями на протяжении года и неся огромные потери в живой силе и военной технике, Советская Армия все же замедляла продвижение врага. Тем временим за Уралом на созданных в годы пятилеток предприятиях, а также на заводах, эвакуированных вместе с рабочей силой из западных областей страны, создавались новые образцы оружия, которые должны были превзойти германские. Из пополнений, изъявших почти все мужское население многих районов, создавались новые дивизии и армии. В глубоком тылу обучались новобранцы, готовились командные кадры.

Но не было уверенности, успеют ли эти свежие силы вступить в строй, не рухнет ли фронт до того, как Советская Армия будет готова к крупному контрнаступлению?

Решение Рузвельта оттянуть 40 германских дивизий с советского фронта было бы немалым облегчением. Высадка же в Северной Африке, которую западные державы обещали осуществить в 1942 году взамен второго фронта в Северной Франции, почти никак не сказалась на ситуации в Советском Союзе. Это Сталин предвидел, и он тогда же сказал об этом Черчиллю.