Рыбья Кровь и княжна
Шрифт:
Слушая их возражения, князь наконец-то понял, почему никто из иноплеменных войск, с которыми он сталкивался, ни разу не захотел перенимать его камнеметные колесницы или китайские десятизарядные арбалеты. Странно еще, как это калачские хазары догадались покупать у ромеев биремы и горшки с зажигательной смесью? Перенять чужое новшество значило для многих, если не для всех, — умалить доблесть своего племени и своих предков. Ну что ж, будем обходиться тем, что имеем, сказал себе Дарник и задался целью создать в передовом полку катафрактную тагму.
Кожаные конские доспехи уже имелись
Когда среди молодых хазар пошли разговоры, что они-де оторваны от своих жен, Рыбья Кровь, что называется, вошел в положение. Через Эктея попросил присылать из улусов подмену для их воинов, с тем чтобы каждый третий день все они могли проводить со своей женой. Липовцы такую поблажку хазарам восприняли с неудовольствием. Князь их успокаивал:
— Это же вам только на пользу, пусть они видят, что у словен более тяжелые условия службы, и никто не жалуется.
— Да ты и так нам продохнуть не даешь, — слышалось в ответ.
Не имея полной возможности распоряжаться степняками, Дарник стремился воздействовать на них через своих гридей, придумывая последним, в самом деле, все более сложные боевые занятия. Не отлынивал и сам, перед всем честным воинством через день показывая свое владение парными мечами, лепестковым копьем или метание двух топоров одновременно. Ну а когда он на восьмой или десятый день попросил двух лучших хазарских метателей бросать в него легкие копья и все десять сулиц перехватил в вершке от своей груди, это поставило для молодых степняков последнюю, самую убедительную точку в его княжеском и воеводском достоинстве. Ведь ничто так не действует на двадцатилеток, как телесная сила и ловкость их ровесника, к тому же не обладающего какими-то особенно внушительными габаритами. Это мастерство, наложившись на рассказы о победах липовского князя, породило еще одни, теперь уже хазарские слухи о его колдовской непобедимости.
Осень между тем множилась дождями, ветрами и холодом. Шалаши из ветвей и кожаных полостей сменили малые легкие юрты и большое число повозок-двуколок, по одной на каждых два десятка воинов. Теперь их стан на ночь непременно окружался кольцом юрт, повернутых входом внутрь кольца, и повозками, стоящими между ними. Не самая надежная ограда, но вполне достаточная, чтобы успеть проснуться и как следует вооружиться. В центре стана ставились юрты сотских, в которых хозяйничали их жены. Не обошло девичье внимание и липовских воевод, даже юного Корнея, приставленного к одной из улусных сотен.
—
— А тебе, князь, за Болчой сколько лошадей обещано? — подтрунивали над Дарником воеводы.
— Наверняка меньше, чем Корнею, — благодушно отвечал он.
Став походной женой главного словенина, Болчой тут же вообразила себя самой главной среди всех других словенских жен и принялась командовать ими направо и налево, что являлось бесконечным поводом для веселья всей липовской дружины. Никто из гридей и бойников не придавал их нынешнему положению серьезного долговременного значения.
Эктей за эти две недели, видя, как толково князь справляется со своими войсковыми обязанностями и сам несколько теряясь от двухтысячной массы воинов, благоразумно отдал первенство Дарнику, вполне довольствуясь ролью второго лица.
И вот при таких обстоятельствах передовой полк хазарской орды достиг столицы Гребенского княжества.
— Мы ведь хотели Гребень обойти стороной? — удивился Эктей.
— Это не мое княжество, я не очень хорошо знаю здешние пути, — оправдывался Дарник, не слишком стараясь, чтобы ему поверили.
В Гребне между тем хорошо были осведомлены о всем движении хазарской орды и никто не сомневался, что Дарник повел ее на север на соединение с собственным войском, чтобы потом всей силой обрушиться на их город. И появление передового полка привело гребенцев в трепет. Кто мог, перебирался за Малый Танаис на правобережье, а то и вообще на лодиях уплывал в Айдар или вниз по течению реки. Алёкма раздал оружие всем, кто хотя бы говорил, что намерен сражаться с липовским князем. Однако общий страх сковывал самые отважные сердца.
Заверив Эктея, что он вовсе не собирается сражаться с Алёкмой, Рыбья Кровь, тем не менее, расположил полковой стан перед Северными воротами города, как если бы собирался его осаждать. В то же время три пригородных городища получили охранные знамена, и никто им особых насилий не чинил. Пропустили дарникцы и торговый караван короякцев, рискованно вышедший из Гребня и направившийся по Короякской дороге. Два дня простоял передовой полк ничего не предпринимая, развлекая себя лишь изготовлением осадных башен, больших пращниц и штурмовых лестниц на виду у горожан.
— А вдруг хазары откажутся идти на приступ? — сомневались воеводы.
— Какой приступ? С чего вы взяли? — делал удивленные глаза князь. — Мы только попытаемся научить этих пастухов лазить по лестницам.
Когда сообщили, что из города вышли переговорщики, он приказал накрыть богатый стол и принял их со всем княжеским радушием.
— Ты поклялся на мече, что не будешь проливать кровь гребенцев, — напомнили ему переговорщики.
— Никто гребенскую кровь проливать не будет, — заверил их Дарник. — Я пришел сюда торговать, а не сражаться. — И он протянул им пергаментный свиток, на котором был подробно расписан весь торговый строго зафиксированный обмен: живой скот, мясо, кожи и шерсть на муку, овес, льняное полотно, чугунную утварь, мед, топоры, подковы, наконечники стрел и сулиц.