Рыцарь идет по следу!
Шрифт:
Поэтому педагоги и запрещали ходить через пустую сцену. Только по краешку. Наверное, чтобы Духа не потревожить. Поэтому и семечки нельзя было на сцене грызть. Потому, наверное, что Дух Сцены семечек не любит. У него, должно быть, аллергия на них.
Андрей Григорьевич, движимый Духом Сцены, начал спектакль, а Рома и Юрик наверху переглянулись. Когда-то в летнем лагере они понимали друг друга с полуслова. Возвращались старые времена.
Теперь спектакль пойдет своим чередом. Бумажный снег понадобится за несколько минут до финала, когда главный герой
Вообще-то Рому и Юрика заставляли сидеть на колосниках весь спектакль.
– Но это же бессмысленно! – говорил всегда Юрик с нажимом. – Зачем торчать в пыли полтора часа?! Ведь трансляция есть!
На трансляцию в театре деньги нашлись, а вот на снежную машину нет. Зато купили автомат с кофе и шоколадками. К нему Рома и Юрик держали свой путь, спускаясь по лестнице с колосников.
Теперь уже можно было говорить в голос.
– У тебя сколько? – спросил Рома.
Юрик довольно улыбнулся. Он дернул себя за штанину. Загремела мелочь.
– Много. Всю неделю собирал.
Рома сунул руку в карман, вытащил монеты. На шоколадку, может быть, хватит.
– Ты как хочешь, а я чипсы беру, – сказал Юрик самодовольно.
Рому это взбесило. Оказавшись с Юриком в одном классе, он обнаружил, что приятель отличается практичностью. Рома отдавал все обеденные деньги Осиному Гнезду и покупал всякой ерунды. Он любил покушать.
Юрик тем временем копил. И вот, пожалуйста. Хотя Роме дают на обеды в три раза больше, денег у него нет, а у Юрика полно. Такое положение вещей плохо влияет на дружбу.
Ребята подошли к автомату, стоящему в зрительском фойе. Один из зрителей не пошел на спектакль. Автомат не отдавал ему пакетик оплаченных сухариков. Зритель бил по автомату маленьким кулачком.
– Вы не бейте сильно, лучше толкните его, – посоветовал Юрик. – Плечом.
– Мальчик, занимайся своими делами, – раздраженно ответил Юрику зритель, а точнее будет сказать, человечек, поменявший сценическое искусство на пакетик сухарей.
Юрик пожал плечами. Они с Ромой отошли в сторону. Поговорить.
– Я Еве не доверяю, – сказал Юрик.
Ромино раздражение нашло выход через горчайший сарказм:
– А кому ты доверяешь? Сенину? Или Катапотову, может?
– Ты чего такой нервный? – не понял Юрик.
– Ничего! Еве эти часы вообще не сдались! Что она их, на рынке продаст?
– Если часы дорогие, найдет, куда деть. А ты ей доверяешь, потому что она сама тебя попросила. Вот ты и расклеился. И уже объективным быть не можешь!
– Почему это не могу? – возмутился Рома.
– Не можешь! Потому что она, может быть, специально попросила, чтобы снять с себя все подозрения.
– А я все равно ей верю.
– Верить мало, надо точно убедиться, – заявил
– И ты что, предлагаешь за ней следить? То есть она нас попросила найти вора, а мы за ней будем по пятам ходить?
Юрика слова друга не смутили:
– А что такого? Это называется отрабатывать версию. Ты одну версию отрабатываешь, я – другую.
Тут Рома запротестовал:
– Я не стану эту версию отрабатывать.
– А я – стану, – спокойно заявил Юрик.
Рома захотел ответить другу по существу и что-то, безусловно, неприятное, но в их разговор вмешался низкорослый зритель, помешанный на сухариках:
– Как ты там сказал? Двинуть плечом?
– Ага, – отозвался Юрик, – толкните, и пакетик сам упадет.
Зритель толкнул. Пакетик, сидевший на крайнем завитке пружинки, дрогнул и свалился в поддон. Зритель ринулся его вытаскивать.
Юрик обернулся к Роме.
– Ты не обижайся, – сказал он примирительно, – не хочешь за Евой следить, не будем. Мне перед Нянькиным неудобно, – сменил он тему. – Он меня в «Осирис» взял, а я ему нахамил и котлетами обсыпал.
– В «Осирис»? – Роме было неприятно, что Юрик попал в модный мюзикл «Осирис», а ему придется играть рыцаря в панталонах.
– Ага, – Юрик не заметил ревности в голосе Ромы, – я уж перед Нянькиным за котлеты извинялся, а он все равно, чувствую, напрягся…
– Слушай, – сказал Рома, – а может, ты Нянькина попросишь?
– О чем?
– Чтобы меня тоже в «Осирис» зачислили.
– Да я просил, – ответил Юрик после паузы.
– А он что? – спросил Рома.
– Ничего. Сказал, подумает.
Юрик ответил как-то неуверенно. У Ромы мелькнула мысль, что, может, он и не говорил ни о чем с Нянькиным.
Мимо них, прямиком в туалет, пробежал Мицкевич. Фашистскую каску он держал под мышкой.
Глаза Юрика загорелись.
– Пошли за ним, – сказал он Роме шепотом.
– Зачем? – не понял Рома.
– Надо Мицкевича проверить. Он в раздевалку входил, правильно?
– Входил.
– Вот, а мы его еще не допросили.
Рома нехотя пошел за Юриком, не понимая, что будет дальше.
В зрительском фойе остался зритель, грызущий сухарики с оглушительным хрустом.
Возле входа в туалет мальчики остановились. Здесь было неплохо слышно трансляцию спектакля. Рвались бомбы, кричали солдаты в промежутках между одиночными выстрелами. Фашисты на сцене теснили оставшихся бойцов.
Юрик зашептал:
– Мицкевичу надо свет выключить.
– Зачем? – не понял Рома.
– Выключить и дверь не открывать. Он тогда признается!
– Думаешь, он боится темноты?
– Ну, конечно, – сказал Юрик.
Рома посмотрел на Юрика с сомнением. Тот сдался:
– Хорошо, может, темноты и не боится. Зато знаешь чего он боится?
– Чего?
– Опоздать на сцену!
С этим сложно было поспорить.
Когда у Мицкевича в туалете погас свет, он поспешил скорее выйти в коридор, но дверь не открывалась.