Рыцарь нашего времени

Михалкова Елена Ивановна

В глазах-прорезях мелькнуло изумление, баба извернулась и сбросила Еникеева – она была сильна, куда сильнее его, и рыхлому Паше было не под силу состязаться с гуттаперчевым гибким чудовищем. Но он встал, защищая лежавшую у его ног Полину, и снова бросился на чудовище, ощерившее рот и визжавшее с яростью крысы.

Полина пришла в себя от скрежета, разрывавшего барабанные перепонки, и, с трудом подняв голову, которую разрывало от боли, увидела возле окна две сцепившиеся фигуры. Одна из них боролась молча, вторая издавала пронзительный визг, который Полина приняла за скрежет.

В первой фигуре она узнала полноватого

неуклюжего парня, изредка заходившего в их галерею, написавшего ту самую акварель, которая так понравилась деду. Волосы его были всклокочены, рубашка порвана, дешевая куртка съехала на одно плечо, мешая драться. Он даже не дрался – скорее, не давал Томше вернуться к телу Полины; у него хватило сил на то, чтобы оттащить Томшу в сторону, но не хватило на то, чтобы остановить ее.

Томша, заметив движение, повернула голову, увидела, что девушка очнулась, и издала новый крик, затем толкнула противника в окно с такой силой, что Паша выбил стекло, и осколки полетели вниз, разбиваясь об асфальт. Второй удар наполовину выкинул его наружу, и он, из последних сил вцепившись руками в раму, увидел, как Томша делает шаг к девушке, стоявшей на коленях и глядевшей на него огромными провалами глаз на белом лице. Его сковал ледяной весенний ветер, он слышал крики прохожих внизу, но воспринимал их отстраненно, будто доносящиеся из другой реальности. Они и вправду были из другой, потому что его собственная реальность осталась внутри мастерской, в которой женщина с лицом убийцы готовилась закончить то, что начала делать с Полиной Чешкиной.

Он втянул себя обратно, в свою реальность, оттолкнулся ладонями от рамы, обхватил гуттаперчевое тело и дернул на себя – туда, где ледяной ветер был на его стороне. И полетел вниз, слыша не отчаянный крик Полины, не вопль женщины, летевшей вместе с ним, а насвистывание ветра, в котором рождалась старая песенка о человеке, отправившимся за солнцем в один прекрасный день.

...................................................

В галерее с утра было всего несколько человек. «Лето, все разъехались», – думал Чешкин, проходя мимо картин. Двое посетителей привлекли его внимание – молодые ребята в хорошо пошитых костюмах, один из них, похожий на монгола, присматривался к «Рыцарю» работы Павла Еникеева.

– Он мне нравится, между прочим, – услышал Чешкин. – Графика... детская, что ли?

– Ерунда какая-то. Хочешь графику, выбери себе что-нибудь из Твардиери, если денег хватит.

Раздался приглушенный смешок, раскосый негромко огрызнулся, и Владислав Захарович подошел ближе.

Он посмотрел на рыцаря, а рыцарь с картины посмотрел на него. Это был неправильный рыцарь: весь какой-то всклокоченный, без коня, улыбающийся детской счастливой улыбкой, как мальчишка, которому подарили доспехи. У рыцаря было пухлое расплывчатое лицо Паши Еникеева, Чешкин хорошо это видел.

За рыцарем рос сказочный лес, и туда-то он и собирался отправиться – по пыльной дороге, терявшейся под черными косматыми сводами.

– Конечно... – пробормотал Владислав Захарович. – Нужно догнать короля с портными, да и мальчишку. Вряд ли он успел далеко удрать.

– Что?

Двое у картины обернулись на него.

– Не обращайте внимания, – ответил Чешкин и собрался уходить, но раскосый остановил его.

– Э-э-э... послушайте! Вы консультант, да? А сколько стоит эта работа?

– Нисколько. Она не

продается.

– Но, послушайте... Я ее куплю!

– Она не продается, – повторил Владислав Захарович и пошел прочь, провожаемый солнечным взглядом последнего рыцаря.

Эпилог

Год спустя.

Телефон зазвенел в кармашке, стоило только ей выйти из магазина и спрятать пшенично-золотистую, восхитительно пахнущую французскую булку в сумку. Торба была такой необъятной, что из нее выглядывал лишь аккуратно закругленный кончик хлеба. Полина еле сдержалась, чтобы не надорвать упаковку и не отломить горбушку прямо на улице – ее остановила мысль о том, что тогда она точно съест половину булки, а врач посадила ее на диету.

Когда зазвонил телефон, она обрадовалась – сможет отвлечься от мыслей о хлебе.

– Да? – пропела Полина в трубку, изучая свое отражение в витрине магазина – расплывшуюся женщину с отечным, болезненно бледным лицом.

– Как ты сегодня? – негромко спросил Крапивин.

– Я – прекрасно! – она рассмеялась, отходя от витрины, и прохожий удивленно обернулся ей вслед. – Я купила булку и собираюсь ее съесть. Нет, не так: слопать. Сожрать... – она задумалась.

– Навернуть, – дополнил муж, и по его голосу она почувствовала, что он улыбается. – Ты собираешься уплетать ее за обе щеки, чтобы крошки сыпались на стол и на пол?

– Именно! – подхватила Полина с воодушевлением, проходя под капелью с крошечных сосулек, выдолбившей лунки в подмороженном с ночи снегу. Каждая упавшая капля поднимала мелкие брызги, и Полина не удержалась – присела на корточки, поймала ладонью прохладную водяную пыль, приложила ладонь к щеке. – Знаешь, я боюсь сглазить, но, кажется, все закончилось.

Несуеверный Крапивин вспомнил, как весь последний месяц жена бледной тенью выползала по утрам в коридор, шатаясь, шла в туалет, затем подолгу отлеживалась в постели... Как избегала продуктовых магазинов, потому что не выносила запахов продуктов, и в особенности – аромат свежевыпеченного хлеба. Вспомнил – и негромко постучал три раза по своему деревянному столу, одновременно символически сплевывая через левое плечо.

– Как твои занятия? Ты пока не собираешься их отменять? – спросил он, ловя в трубке звук ее шагов.

– Ну что ты! Ребята такие молодцы! Вечером покажу тебе рисунки, один из них должен тебе особенно понравиться.

Жена начала увлеченно рассказывать о том, что они рисовали, и кабинет вокруг Крапивина растворился. Денис шел рядом с Полиной, бережно поддерживая ее под руку, выбирая на тротуаре сухие места (всю зиму он панически боялся, что она поскользнется на льду), и слушал ее голос, вдыхал арбузный запах апреля, швырнувшего щедрой россыпью несколько ярких солнечных дней, окончательно разбудивших город.

– А день сегодня невероятный, – сказала она, огибая неуклюже забравшуюся на тротуар грязную машину, – такой звенящий, и везде солнце. Столько света... Я отвыкла от него за зиму, иду и щурюсь.

Денис Крапивин сощурился следом за Полиной, поймал в блестящей поверхности стола, словно в тонком слое подмокшего льда, отражение ее фигуры.

– А что у тебя? – спросила она, и Крапивин знал, что это не дежурный вопрос.

– Сегодня пришел довольный Паникеев и сообщил, что завел щенка, – сказал он и усмехнулся. – Показывал фотографии.