Рыцарь нашего времени
Шрифт:
– Вот теперь можно считать, что дело Силотского закрыто. Бр-р-р! Я знал, что прав, но подтверждение моей правоты в этот раз не доставило мне ни малейшего удовольствия.
– Подожди, – остановился Сергей. – Мы еще не поговорили с Владиславом Захаровичем.
– Зачем с ним разговаривать?
– Ты хочешь оставить его в неведении насчет смерти его внука?
– А ты хочешь показать ему убийцу, а потом объяснить, что она избежит наказания, хотя сама призналась нам в убийстве? Что нет ни одной улики, подтверждающей ее виновность, и потому она будет жить рядом с Владиславом Захаровичем, ходить по одним с ним улицам, есть, пить, спать
Бабкин помолчал, не глядя на друга, затем негромко сказал:
– Но Чешкин и так не живет спокойно. Он живет с мыслью, что Коля погиб по его вине, что он не смог уберечь его, положился на Ланселота, а сам уехал, хотя мог бы остаться... Попробуй представить, какую ношу он несет эти три года, считая себя ответственным за все, что произошло. Но на самом-то деле Силотский оказался прав: Николай выздоравливал, или, во всяком случае, ему стало лучше. Он не собирался себя убивать. И никакой вины Владислава Захаровича в том, что произошло, нет.
– Не исключено, что он захочет увидеть Томшу, и это может привести к непредсказуемым последствиям!
– Он должен решить это сам, Макар! Сам, понимаешь? Это будет его выбор, но выбор, основанный на правде, а не на лжи.
Макар подумал, посмотрел на Бабкина чуть потемневшими глазами.
– Хорошо, мы расскажем ему правду. Но я считаю, что ноша, которую ты собираешься взвалить на его плечи, может оказаться ничуть не меньше той, что он несет сейчас. Ноша безнаказанности убийцы его внука.
Владислав Захарович поговорил по телефону, затем заглянул в комнату внучки, вопросительно посмотревшей на него: звонок был поздним и встревожил ее.
– Самому удивительно... – пожал плечами Владислав Захарович, отвечая на невысказанный вопрос Полины. – Звонили те два частных сыщика, которые расследовали смерть Димы: они хотят мне что-то сообщить.
– Как, прямо сейчас?
– Да, они скоро будут. Собственно говоря, они предлагали встретиться завтра, но я решил, что поскольку мы с тобой еще не спим, можно поговорить с ними и сегодня. Ты не возражаешь? Если возражаешь, я сейчас же отменю их визит.
Полина улыбнулась, покачала головой.
– Не надо. – Она встала, поцеловала деда, ласково провела рукой по его плечу. – Все равно я не смогу скоро уснуть: столько всего случилось за последние сутки... Пусть приезжают.
...................................................
Паша Еникеев увидел Полину Чешкину, когда она шла по дороге. Он как раз вылез из трамвая и собирался пересечь улицу, чтобы зайти в торговый центр, где был маленький отдел с нужными ему пастельными карандашами, но наткнулся на ее взгляд, автоматически поздоровался и застыл, глядя, как она проходит мимо него, огибает трамвай, идет наперерез «белой девятке», словно не видя машины... Водитель ударил по тормозам, остановившись в полуметре от нее, и проорал из открытого окна несколько фраз, исчерпывающе характеризующих «слепую дуру». Девушка, не остановившись ни на секунду,
Еникеев сам не понял, что заставило его пойти за Полиной, но не пойти было невозможно: ее лицо, всегда такое живое, словно остановилось; не застыло, а именно остановилось, будто раньше бежали куда-то глаза, губы, скулы и нос Полины Чешкиной, и вдруг встали, как часы, у которых сломался маятник. Она смотрела не перед собой, а в глубь себя – Паша отчетливо увидел это за те секунды, что она шла ему навстречу. Он не мог оставить ее одну, но и не мог подойти, спросить, все ли в порядке с Владиславом Захаровичем и не может ли он чем-нибудь помочь – такая мысль просто не пришла ему в голову. Девушка не знала его; Паша в лучшем случае оставался для нее одним из посетителей галереи ее деда, а в худшем – был никем.
Он пошел за ней, напряженно вглядываясь в идущих навстречу прохожих – вдруг кто-то не захочет отойти в сторону и грубо толкнет ее на проезжую часть, в поток машин... Но прохожие расступались, уклонялись в последнюю секунду, поняв, что девушка не свернет, и Паша немного успокоился: был, был у нее ангел-хранитель, которого он даже как-то нарисовал, изобразив в виде рыцаря – рисовать ангелов с крыльями казалось ему пошлым, а пошлость не выдержала бы ни одного мига рядом с Полиной Чешкиной. Так ему казалось.
Не думая о том, как далеко ему придется за ней идти и зачем же он, собственно, идет, лишь пытаясь представить себе, где мог бы находиться тот самый нарисованный им рыцарь (летел сверху? шел чуть поодаль, как и сам Пашка?), Еникеев пропустил тот момент, когда девушка, словно проснувшись, вскинула голову, остановилась, и чуть не налетел на нее. Это была подходящая секунда, чтобы извиниться и спросить, что же все-таки у нее случилось, но он не успел – по-прежнему не замечая его, Полина свернула к пятиэтажному дому с пыльными после зимы окнами. Лишь на верхнем этаже они были вымыты так чисто, что посверкивали от солнца, и Паша, поглядев на них, зажмурился от слепивших солнечных прорезей на стеклах.
Перед входом в подъезд он задержался, дождавшись, пока девушка войдет, и лишь потом подбежал, распахнул дверь, быстро заглянул внутрь, прислушиваясь к шагам, раздающимся все выше и выше по лестнице. Нет, ее никто не встретил, но мог встретить наверху, у квартиры, куда она шла. Внезапно его окатило страхом, что Полина поднимается вовсе не в квартиру, а на крышу, и он, обругав себя за то, что не подумал о такой страшной возможности раньше, бросился за девушкой, перепрыгивая через несколько ступенек сразу, пыхтя и обливаясь потом.
Но шаги затихли, когда он почти догнал ее, и Паша, тяжело дыша, застыл на четвертом этаже, зная, что она стоит над ним, но не слыша ни единого звука. Подъездная сонная тишина нарушилась скрежетом открываемого замка, шорохом двери, и низкий женский голос удивленно, и, как ему показалось, издевательски протянул:
– О-ой, кто к нам пришел... Тебе чего?
Шаги, скрип двери, металлический стук – и снова стало тихо.
Еникеев медленно преодолел еще один пролет, с трудом отрывая ноги от ступенек. Воротник его рубашки взмок, и он присел на корточки под дверью с табличкой в виде удава, на котором было выгравировано имя хозяйки квартиры, решив дождаться, пока девушка выйдет, и стараясь уловить, что происходит внутри.