Рыцари былого и грядущего. Том II
Шрифт:
— О, нет, Ага-хан IV — респектабельный джентльмен. Он никогда не станет заниматься такой «глупостью», как война за веру.
— Я толком-то ничего и не знаю про Ага-хана. Расскажите.
— Измаилитские имамы начали восстанавливать своё влияние где-то в XVIII веке, выдвинувшись на заметные роли в политике Персии. Тогда персидские шахи пожаловали им титул «ага-хан». Потом центр имамата перенесли в Индию, в Бомбей, где издавна существовала мощная измаилитская община. Измаиты так хорошо поладили с британскими колониальными властями, что Ага-хан III был посвящён в рыцарское достоинство. А в 1937 году его даже
— А его приемник?
— Ещё в меньшей степени. Карим, будущий Ага-Хан IV, родился и вырос в Швейцарии.
Специфику его религиозности в достаточной мере характеризует то обстоятельство, что историю ислама он изучал в Гарварде, получив степень бакалавра. Ага-ханом IV Карим стал в 1957 году, имея 20 лет от роду. С тех пор он гораздо больше времени живёт в Европе, предпочитая родную Швейцарию и пригород Парижа. Это, можно сказать, представитель высшего света Европы. В своём роду он имеет не только имама Али, но и Ричарда Львиное Сердце — отдалённого предка его матери. Лучшие европейские дома принимают Ага-хана на самом высшем уровне.
— Как интересно. Значит, в личности Ага-хан осуществился союз Запада и Востока?
Андрей рассказал Шаху о своих соображениях по поводу того, что Орден Храма — дитя от брака Востока и Запада. Шах слушал очень внимательно, не перебивая. Когда Андрей закончил, он сказал:
— По поводу Орден Храма — интересная мысль. Но насчёт Ага-хана обольщаться не надо. С одной стороны, он действительно являет собой весьма необычное дитя Запада и Востока, но, с другой стороны, это говорит лишь о его чужеродности собственной измаилитской среде. Это сам Ага-хан — европеец, а его измаилиты, рассеянные на просторах Индии, Персии и Африки — совершенно чужды европейской культуре, а к исламу они вообще не имеют отношения, так что на роль мостика между двумя цивилизациями они совершенно не годятся, потому что не принадлежат ни Западу, ни классическому Востоку.
— И много измаилитов «ходят» под Ага-ханом?
— Не мало. Где-то миллионов 15–20. Но они вообще очень слабо напоминают религиозное сообщество, будучи объединены скорее ментальностью отщепенцев — людей для всех чужих. Что не скажешь про их лидера — человека для всех своего.
— А чем вообще занимается этот экзотический имам?
— Бизнесом. Он — один из богатейших людей планеты, так что почтение, которое оказывает ему Европа, связано далеко не только с принадлежностью к роду Мухаммада и династии Плантагенетов одновременно.
— А характер бизнеса?
— Тут возникает очень интересная тема. Говорят, что на протяжении многих последних десятилетий организация Ага-хана является наиболее успешной среди всех мировых финансовых организаций, занимающихся проектами по развитию стран третьего мира.
Сиверцев хитро усмехнулся:
— Ах вот оно что. Большое сердце. Всё своё состояние готов потратить на помощь развивающимся странам. При этом не надо сомневаться, что в ходе реализации благотворительных проектов его состояние неуклонно растёт. Да, вы правы, господин, Ага-хан — хладнокровный прагматик, он не захочет иметь ничего общего с локальной религиозной войной, если таковая вспыхнет в наших горах. Тут ему руки не нагреть, и религиозно-воодушевлённые
— Многое. Но тут тебе лучше поговорить с Дмитрием. Старый разведчик, должно быть, ориентируется в скрытых смыслах подобных международных схем.
— Да, интересно будет с ним об этом поговорить. Но пока нам до Ага-хана — как до звёзд. Куда актуальнее выяснить планы ваших ближайших соседей — оторванных ассассинов. Хотел поговорить с Саидом. Не возражаете?
— Поговори. — Шах опять заметно помрачнел. — Не понимаю, как я мог так ошибаться в этом юноше. Я был уверен, что он искренне стремится к Истине.
— Не факт, что вы ошиблись в нём, господин. А какое имя вы дали ему в крещении?
— Александр. Саид — Саша.
Незадолго до этого разговора с Шахом, Сиверцев, занимавшийся связями средневековых тамплиеров с мусульманами Палестины, закончил опус об Усаме ибн Мункызе. Усама был фигурой колоритнейшей. Опираясь на людей ислама, подобных ибн Мункызу, можно выстроить по-настоящему плодотворный и творческий диалог двух авраамических религий.
Сиверцев решил, что пойдёт к Саиду-Саше завтра, а пока ему хотелось спокойно перечитать и поправить то, что у него получилось на счёт Усамы ибн Мункыза.
Из Иерусалима в Дамаск вернулся лекарь, посланный туда благородным эмиром Муин ад-Дином, другом и покровителем Усамы ибн Мункыза. Франки не имели таких искусных врачевателей, какие были у мусульман, а потому Муин надеялся, что его любезный жест вызовёт благодарность крестоносцев — людей диких и грубых, но весьма необходимых теперь Дамаску в качестве союзников.
И вот Муин ад-Дин и Усама ибн Мункыз с нетерпением ожидали возможности выслушать лекаря, на которого возлагали надежды в том числе и как на дипломата, а до некоторой степени — лазутчика.
— Хорошо ли приняли тебя франки? — спросил эмир лекаря.
— Да, господин. Встретившие меня тамплиеры известны своей любезностью и обходительностью, в чём мне довелось убедиться на своём примере. Рыцари кланялись и улыбались мне, оказывая почтение всеми возможными способами. Они понимали, что я не только лекарь, но и посол благородного эмира.
— А твоё искусство они смогли оценить по достоинству?
— Господин. я сделал всё возможное.
— Значит, ты не смог им помочь?
— Даже Аллах не сможет помочь этим дикарям, — лекарь насупился, словно обиженный ребёнок.
Муин ад-Дин добавил к своему добродушию немного грустной задумчивости:
— Аллах отдал в руки этих дикарей святыни ислама. Не за грехи ли правоверных и не потому ли, что поклонники Исы до некоторой степени всё же угодны Аллаху?
— Мой разум не может подняться до постижения предметов столь возвышенных.
— Так вот и говори о том деле, в котором понимаешь, — не переставая улыбаться, но теперь уже с недобрым нажимом отрезал эмир.