Рыдания усопших (сборник)
Шрифт:
Третья история, на первый взгляд, также на экстравагантность не претендовала. Убивший свою жену человек перепугался и пришел с повинной, путем симуляции психического заболевания пытаясь добиться к себе снисхождения и замены тюремного заключения на несколько более мягкий режим психиатрической клиники. Один из тех случаев, которые сотнями хранятся на пыльных полках больничного архива и моей памяти. Скучных случаев.
Однако же, углубившись в коряво изложенное сотрудником полиции повествование, я усомнился в правильности моей первоначальной оценки. Я не могу сейчас сказать, что насторожило меня во время чтения: то ли множество неясностей в этой повести, то ли явная, сквозившая между строк растерянность писавшего. Я понял одно – случай рядовым не был. Он не был рядовым уже потому, что заинтересовал
Пока указание мое выполнялось, я еще раз пробежал глазами полицейский протокол, из которого можно было заключить следующее:
Четыре с небольшим месяца назад, где-то в начале июля, некий Герман Аше обратился в полицию с заявлением об исчезновении его жены, Мартины Аше, которая, якобы, вопреки своему обыкновению просто не вернулась с работы, чем расстроила любящего супруга до глубины души, которой он в ней не чаял. Игнорируя сальные замечания полицейских, для которых расклад был изначально предельно ясен и не последовав настоятельным советам последних, рекомендовавших начать поиски пропавшей половины с борделей и прочих злачных мест, в коих та-де пыталась снискать некоторую прибавку к своему скромному секретарскому жалованию, убитый горем супруг продолжал настаивать на принятии стражами порядка самых интенсивных мер по его проблеме. В итоге, по истечении недели со дня исчезновения, требуемые мероприятия все же были проведены, пусть и не с таким тщанием, которого добивался бедолага. А поскольку мнение видавших виды полицейских касательно морального облика пропавшей ни на йоту не изменилось, надо ли говорить, что «поиски» так ни к чему и не привели? Итак, дамочка осталась числиться «в угоне», а супруг ее пребывать в, что называется, подвешенном состоянии, не будучи, собственно, ни мужем более, ни официальным вдовцом до сих пор. Супружеское гнездо – солидных размеров особняк в одном их отдаленных и мало популярных а, следовательно, и столь же мало посещаемых районов города, осиротело, и в его окнах, чуть освещенных по ночам какими-то слабосильными источниками фотонов, можно было лишь изредка заметить мелькающий силуэт утратившего на фоне переживаний покой и сон хозяина, продолжавшего одиноко населять бывшее когда-то таким теплым и приветливым, а ныне словно выцветшее и потухшее жилище.
Однако такое положение вещей не могло длиться долго, и позавчера вечером ошалелый, иссохший и, следуя примененной полицией терминологии, свихнувшийся Герман Аше связался с блюстителями закона по телефону и, рыдая и заикаясь, поведал дежурному совершенно дикую историю о том, как убил свою дорогую супругу в день ее мнимого исчезновения. Да не как-то там убил, а посадил на кол на собственном чердаке, дабы покарать любимую за якобы свершенное ею прелюбодеяние и исключить возможность повторения сего богопротивного действа в будущем.
Убедившись в успешности профилактики дальнейшего морального разложения подруги жизни, новоиспеченный вдовец туго и герметично обмотал ее полиэтиленовой пленкой, во избежание засорения окружающего воздуха продуктами телесного разложения, после чего кое-как забросал получившуюся «статую» тряпьем и отправился спать.
Вскоре допрошенный (правда, без особого пристрастия) в отделении полиции, Герман Аше поведал и о мотивах, подвигнувших его на чистосердечное признание. По его словам выходило, что убиенная жена никак не желает оставить в покое и без того находящегося на грани отчаяния мужа, являясь к нему ночью, хозяйничая в доме и вообще творя все мыслимые непотребности, выдержать которые было просто не по силам простому
Этот рассказ сверкающего безумным взором и похожего на загнанное животное человека вкупе с описанной там же истерикой полицейских, надсадно блюя освободивших от склизких кусков полиэтилена то, что некогда звалось Мартиной Аше, явился уже мотивом, подвигнувшим судью на выдачу приказа о насильственном размещении подследственного в нашем учреждении, а именно с целью проведения полного обследования и получения окончательного заключения о психическом состоянии клиента.
Вот и все, собственно, что можно было узнать из полицейского протокола. Большего я, признаться, не смел и ожидать, а потому пополнить свое впечатление нюансами намеревался в личной беседе с объектом обследования, шаги которого уже доносились из коридора. Намеренно оставив на столе перед собой материалы дела, чтобы пациент не входил в заблуждение на счет моей осведомленности и не тратил понапрасну мое драгоценное время, я поднял глаза на открывающуюся дверь.
В вошедшем, вернее, введенном человеке непросто было бы заподозрить изощренного убийцу, каким его представил полицейский протокол. Даже делая изрядную скидку на складывающуюся для него достаточно неблагоприятно и потому подавляющую его дух ситуацию, можно было отметить, что держался он чересчур уж неуверенно. Мечущийся по стенам взгляд его был затравленным, как будто он заметил в моем кабинете сооруженную для него виселицу. Картину дополняла его застегнутая через пуговицу мятая рубашка, выглядевшая так, словно он в ней спал, и висящие слипшимися лавтаками темные засаленные волосы, когда-то знавшие, несомненно, больше заботы, о чем можно было судить по угадывающейся, несмотря на сегодняшнюю неопрятность, стильной стрижке.
Осмотревшись и убедившись, что непосредственная гибель ему в этой комнате не угрожает, человек заметно успокоился, перестал рыскать взором по углам и, выдав какие-то незамысловатые слова приветствия, последовал моему приглашению и сел. Некоторая нервозность, впрочем, в нем еще оставалась, что и понятно. По этой причине он, попытавшись сначала погрызть ногти, натянул на кулаки рукава своей рубашки, потом сжал-разжал ладони и, наконец, просто сел на них. Не удовлетворившись этим, человек снова встал, подтянул штаны, заправил в них рубаху, снова вытащил и, получив отказ на просьбу закурить, наконец успокоился.
Беседу я начал с малозначащих здесь вещей, навроде его имени, политических мировоззрений и длины юбки медсестры в коридоре. Первостепенное значение в первой беседе я придаю наблюдению: важно знать, насколько пациент откровенен со мной, точнее, в какой мере он собирается врать или фантазировать. Для постановки диагноза это почти никакой роли не играет, но всегда приятно убедить самого себя в своей компетенции и самому себе же поаплодировать. В некоторых случаях, впрочем, эта тактика может принести и реальную пользу, но сейчас речь не о ней.
Итак, выяснив, что сидящего напротив меня человека действительно зовут Герман Аше и что он обретается ныне в стенах сего учреждения именно потому, что поведал полиции об умерщвлении своей законной супруги и консервировании оной описанным выше способом, я, как водится, поинтересовался точкой зрения пациента на этот вопрос и, в частности, мотивами произошедшего. Начав говорить, Герман Аше сразу произвел на меня благоприятное впечатление манерой излагать свои мысли, а посему при пересказе вам его повести мне не придется чрезмерно потеть, подбирая нужные синонимы, ибо рассказ его был достаточно прозрачен и доступен пониманию, хотя и не лишен некоторой вязкости и порой излишней обстоятельности.
Итак, мой странный пациент, перегнувшись через стол и понизив голос до чуть хриплого шепота, поведал мне следующее:
«…Подбирать брошенную бабу стыдно, доктор… Словно бычок недокуренный да обслюнявленный с дороги. Делают это всегда украдкой, но жгучий стыд за собственную низость и недостойную слабохарактерность преследует потом часто всю жизнь. Поверьте, нет никакого благородства в том, чтобы укрыть чужой окурок со сморщенным коричневым фильтром от слякоти дороги и колес грузовика в собственном кармане. Глупость лишь и трухлявость.