Рылеев

Афанасьев Виктор Васильевич

Через два года А. Бестужев скажет кратко и исчерпывающе точно: «Рылеев, сочинитель дум, или гимнов исторических, пробил новую тропу в русском стихотворстве, избрав целию возбуждать доблести сограждан подвигами предков».

Возникнут споры о жанре — эпическая элегия, героида или дума, то есть песнь, гимн?

Журналист В.И. Козлов указал в «Русском Инвалиде», что дума — род поэзии хотя и неясный еще, не определившийся и не объясненный теоретиками, но все-таки взятый из польской литературы. То есть никакой «новой тропы»… Действительно, польский поэт Немцевич писал исторические песни (так и определяя свой жанр). Книгу этих песен Рылеев читал по-польски, и очень внимательно. Позднее он откроет отдельное

издание своих дум переводом его песни «Олег Вещий», отметив в предисловии, что это не дума. Этот шаг Рылеева имеет определенный смысл: он как бы сказал — отстаньте от меня с Немцевичем, вот его произведение, сравните его со всем тем, что следует далее, и вы увидите, что это — разные вещи.

«В польской словесности, — возражал Козлову Бестужев, — дума не составляет особого рода: поляки сливают ее с элегиею».

Вяземский в 1823 году писал, что думы Рылеева «носят на себе печать отличительную, столь необыкновенную». Он отметил, что Рылеев создал именно точный жанр думы, а не что-то среднее между элегией и героидой. Вяземский не вспомнил в этой связи эпических элегий Батюшкова, и потому не вспомнил, что там не было никакой, связи с фольклором, с народными историческими песнями. И о каких бы литературных влияниях ни писали в связи с думами Рылеева — Байрона, Оссиана, Жуковского, сентименталистов и романтиков (все это — тогдашняя литературная почва), — он создал жанр глубоко национальный и своеобразный. «Дума, — ответил на все споры сам Рылеев, — старинное наследие от южных братьев наших, наше, русское, родное изобретение».

Пусть в большинстве дум почти один и тот же пейзаж с бурными тучами и молниями, пусть во многих герои однообразно сидят в задумчивости (ведь это думы!) на «мшистом» камне, на «диком бреге», на пиру, в темнице, угрюмые, мрачные; пусть говорят они часто на языке стихов Батюшкова или Жуковского, но современники, которым близок был героический пафос дум, читали их «с живым удовольствием» (Вяземский), называли их «умными, благородными и живыми» (Греч), находили в них «чистый и легкий язык, наставительные истины, прекрасные чувствования» (Плетнев).

В думы Рылеева вошел круг тем, почти два десятилетия тревоживший воображение русских поэтов. В «Певце во стане русских воинов» Жуковского, хотя и в беглых штрихах, прошла целая галерея героев 1812 года. Несколько лет Жуковский разрабатывал планы поэмы «Владимир». Воейков в 1813 году подсказывал Жуковскому темы, наряду с Владимиром — Дмитрий Донской, Петр Великий, Суворов, Кутузов, атаман Платов. Тот же Воейков позднее советовал Пушкину воспеть «Владимира Великого, Иоанна, покорителя Казани; Ермака, завоевателя Сибири». «Тень Святослава скитается невоспетая», — писал Пушкину Гнедич, сам замысливший ряд сочинений на русские исторические темы. Пушкин в ответ Гнедичу: «А Владимир? а Мстислав? а Донской? а Ермак? а Пожарский?»

Первой думой Рылеева, посланной на суд Гнедичу в июне 1821 года, была «Курбский», названная при публикации в том же году в «Сыне Отечества» еще не думой, а элегией (без сомнения, этот подзаголовок принадлежит не автору, а издателю — Воейкову). За «Курбским» последовали в то же лето и в течение всего этого года «Святополк» (также напечатанный Воейковым в «Сыне Отечества»), «Олег Вещий», «Ольга при могиле Игоря», «Рогнеда», «Бонн». «Михаил Тверской», «Смерть Ермака», «Борис Годунов», «Дмитрий Самозванец», «Богдан Хмельницкий» и «Волынский» (некоторые из этих дум Рылеев перерабатывал в следующем году).

Сюжеты многих своих дум Рылеев брал из «Истории государства Российского». Труд Карамзина в период с 1818 по 1821 год сделался широко известным в обществе, вызвал толки и споры, нападки и похвалы, но совершил свое главное действие — открыл русским Россию во всем величии ее истории. Для поэтов и прозаиков «История» Карамзина явилась сокровищницей

сюжетов и образов (как наиболее важное в этом плане можно назвать именно думы Рылеева и, конечно, «Бориса Годунова» Пушкина). «Подвиг честного человека» — так назвал труд историка Пушкин. Позднее Белинский скажет: «История государства Российского» — творение великое, которого достоинство и важность никогда не уничтожатся… «История» Карамзина навсегда останется великим памятником в истории русской литературы». Белинский отметит огромное значение этой «Истории» для русской литературы в отношении языка, так как в ней историк «преобразовал русский язык, совлекши, его с ходуль латинской конструкции и тяжелой славянщины и приблизив к живой, естественной, разговорной русской речи». В «Истории» Карамзина — начало великой прозы классиков XIX века. Как много дал русским Карамзин своим трудом! Нельзя назвать другого произведения, так сильно подвинувшего вперед национальное самосознание русских людей.

Исследователи дум Рылеева показали, что он часто как бы переводил стихами прозу Карамзина. Например, У Карамзина: «Бегство нас не спасет… волею или неволею должны мы сразиться: не посрамим отечества»; у Рылеева в думе «Святослав»:

Друзья, нас бегство не спасет!.. Нам биться волей иль неволей. Сразимся ж, храбрые, смелей, Не посрамим отчизны милой.

Подобная точность в следовании тексту Карамзина имела большой смысл: «История государства Российского» в глазах читателей стала как бы первоисточником (недаром Пушкин назвал Карамзина «последним летописцем»): историк-художник собрал и переработал огромную массу исторических документов, стремясь подкрепить авторитетными свидетельствами каждый факт, даже — по возможности — мельчайший. Читатели в думах узнавали там и сям текст Карамзина — Рылеев на это и рассчитывал: это увеличивало патриотическо-воспитательное действие дум.

Однако Рылеев не следовал в думах той психологической правде в отношении образа мыслей героев древности, какой старался добиться Карамзин. «Герои его дум мыслят и говорят как декабристы», — пишет один исследователь. То есть у Рылеева исторические лица, жившие в разное время, испытывают примерно одинаковые чувства и проявляют редкое единомыслие, тогда как установка Карамзина говорила, что «всякий век имеет свой особливый нравственный характер», что этот характер «никогда уже не является на земле в другой раз». Героическая личность — порождение условий и обстоятельств конкретной исторической эпохи, говорит Карамзин, считавший, что русский национальный характер развивался постепенно. Рылеев же со всей страстью доказывал, что Вадимы, Сусанины и Яковы Долгоруковы могут явиться в его современности и в будущем со всеми своими выдающимися нравственными качествами и готовностью жертвовать собой за правду, вольность, родину.

Конечно, те же герои у Карамзина тоже были для Русских примером, но идеальным, отдаленным, хотя исторически и более объективным. И Карамзин и Рылеев воспитывали, но Рылеев еще звал и к действию. Карамзин как бы говорил: гордитесь своими великими предками, старайтесь быть похожими на них. Рылеев же как бы уверял русских читателей, что среди них есть Минины и оолынские, что каждый из них способен быть ими. Рыле-ев утверждал национальное единство характера русских людей во все времена.

Удивительна цельность, неизменность представлений ылеева о патриотизме соотечественников в разное время его жизни. Так, например, уже в стихотворении 1813 года «Любовь к Отчизне» он пишет: