Рылеев
Шрифт:
Рылеев изображает только предсмертные метания Окаянного.
Что касается Владимира Святого, то Рылеев в думе о нем (1822 или 1823), не вошедшей в окончательно составленный цикл, рисует муки его совести:
Братоубийством отягченный, На светлых пиршествах сидел он одинок И, тайной мыслию смущенный, Дичился радостей…Но, как говорит Рылеев, его преступление — остаток мрачного язычества, а язычество он по внушению свыше уничтожил крещением Руси. Он сделал Русь христианской, православной.
…Дума «Михаил Тверской» — рассказ о князе-мученике, зверски убитом в Орде за то, что он разбил войско московского великого князя, утвержденного ханом, — своего племянника, князя Георгия, раболепствовавшего перед татарами. Это один из эпизодов героического сопротивления игу ордынцев за шестьдесят лот до Куликовской битвы. Ожидая расправы, Тверской
5
Наш современник писатель Д. Балашов посвятил свой исторический роман «Великий стол» (Петрозаводск, 1979) истории соперничества Твери и Москвы. Забытый подвиг Михаила Тверского возрожден в этой книге с большой художественной силой.
Одна из лучших дум Рылеева — «Борис Годунов». Когда он ее писал, вышел еще только девятый том «Истории» Карамзина, тогда как образ Годунова, сходный с рылеевским, у Карамзина появится в томе одиннадцатом (он выйдет в 1824 году). Но у Рылеева был материал, изложенный с необходимой полнотой, — это «Сокращенная библиотека в пользу господам воспитанникам Первого кадетского корпуса» П.С. Железникова (изданная в Петербурге в 1804 году), — отличная хрестоматия, по которой учился Рылеев в этом самом корпусе. Греч впоследствии отметил даже, что эта книга способствовала развитию в Рылееве революционных идей. В русском литературоведении не раз отмечалось сходство думы Рылеева и трагедии Пушкина «Борис Годунов».
Особенно близок к думе Рылеева монолог Годунова «Достиг я высшей власти»:
…Шестой уж год я царствую спокойно. Но счастья нет моей душе… Мне счастья нет. Я думал свой народ В довольствии, во славе успокоить, Щедротами любовь его снискать — Но отложил пустое попеченье: Живая власть для черни ненавистна… …Ах, чувствую: ничто не может нас Среди мирских печалей успокоить; Ничто, ничто… едина разве совесть. Так, здравая, она восторжествует Над злобою, над темной клеветою. Но если в ней единое пятно, Единое, случайно завелося, Тогда — беда!.. Тема разлада между благими намерениями и нечистой совестью. У Рылеева в думе: «О заблуждение! — он возопил. — Я мнил, что глас сей сокровенный Навек сном непробудным усыпил В душе, злодейством омраченной! Я мнил: взойду на трон — и реки благ Пролью с высот его к народу, Лишь одному злодейству буду враг; Всем дам законную свободу… …Добро творю, — но ропота души Оно остановить не может: Глас совести, в чертогах и в глуши Везде равно меня тревожит. Везде, как неотступный страж, за мной, Как злой, неумолимый гений, Влачится вслед — и шепчет мне порой Невнятно повесть преступлений!.. Ах! Удались! дай сердцу отдохнуть От нестерпимого страданья!..Версии Рылеева, Пушкина и Карамзина совпали. Карамзин говорит о «злодейском убийстве» царевича Дмитрия в Угличе, о том, что Годунов, подославший убийц, являет собой «дикую смесь набожности и преступных страстей».
В упоминавшейся книге Железникова,
Историки наших дней подтверждают мнение Железникова. Погубила Годунова необдуманная мера по отношению к крестьянам — отмена Юрьева дня, когда крепостные могли переходить от одного помещика к другому. Неурожайные годы, голод довершили дело — крестьянские бунты переросли в целую войну. Появился Лжедмитрий…
Годунов у Рылеева, несмотря на муки совести, полон стремления к добру:
Пусть злобный рок преследует меня — Не утомлюся от страданья, И буду царствовать до гроба я Для одного благодеянья. Святою мудростью и правотой Свое правление прославлю И прах несчастного почтить слезой Потомка позднего заставлю.Пушкин впервые прочел думу Рылеева в «Полярной Звезде» на 1823 год. В письме к брату из Кишинева он сетовал, что в альманахе его стихотворение «Война» (в «Полярной Звезде» — «Мечта воина») «напечатано с ошибочного списка — призваньевместо взыванъе; тревожных дум,слово, употребляемое знаменитым Рылеевым, но которое по-русски ничего не значит». В строке Пушкина «ничто не заглушит моих привычных дум» — эпитет «привычных» был кем-то исправлен на «тревожных». Может быть, Пушкин думал, что это сделал Рылеев, так как он иронически назвал его «знаменитым» и сослался на его строки из думы «Борис Годунов»:
Пред ним прошедшее, как смутный сон, Тревожной оживлялось думой…И все-таки Рылеев нашел эпитет удачный: сегодняшнему читателю он не кажется бессмысленным.
Все думы Рылеева — трагедии (хочется назвать их «маленькими трагедиями»), сконцентрированные, сведенные к главному, все определяющему монологу героя. У Рылеева есть дума, которая даже как бы заменяет собой целую трагедию — конкретную, а именно «Димитрия Самозванца» А.П. Сумарокова (1771).
Создавая одноименную думу, Рылеев пользовался не «Историей» Карамзина, а трагедией Сумарокова. В двенадцати восьмистрочных строфах уместилась вся суть пьесы, причем Рылеев и за пределы ее не вышел. Это очень любопытный опыт поэтического конспектирования большого произведения. Конечно, от тяжеловесного языка Сумарокова не осталось в думе и следа, а вместо классического шестистопного ямба («александрийца») появился живой и поворотливый четырехстопный хорей:
Чьи так дико блещут очи? Дыбом черный волос встал? Он страшится мрака ночи; Зрю — сверкнул в руке кинжал!.. Вот идет… стоит… трепещет… Быстро бросился назад; И как злой преступник мещет Вдоль чертога робкий взгляд! Но убийца ль сокровенной, За Москву и за народ, Над стезею потаенной Самозванца стережет?..Так метался в Кремле, предчувствуя свою гибель, Самозванец. Он хотел покончить жизнь самоубийством, но — «смерть тирана ужаснула: выпал поднятый кинжал»:
Но как будто вдруг очнувшись: «Что свершить решился я? — Он воскликнул, ужаснувшись. — Нет! не погублю себя. Завтра ж, завтра все разрушу, Завтра хлынет кровь рекой — И встревоженную душу Вновь порадует покой! …И твоя падет на плахе, Буйный Шуйский, голова! И, дымясь в крови и прахе, Затрепещешь ты, Москва!»