Рысь
Шрифт:
После доклада, в поезде на Вайсенбах, все обычно пребывали в изнеможении и устало молчали. Один только Штальдер возбужденно выявлял недостатки только что услышанной речи, хотя никто с ним особо не спорил.
Для Лена оставалось загадкой, чем Штальдер и Геллерт занимались целыми днями, когда не сидели на докладах и не пеленговали. Он только знал, что Геллерт изучает динамику роста популяции и ее связь со средой обитания. А еще недавно Геллерт начал почитывать книжки Штальдера по анестезии и тренироваться усыплять рысей шприцем и духовой трубкой. Мишенью служила диванная подушка.
Терпение Геллерта казалось Лену неистощимым. Он ему очень импонировал. Лен переживал за Геллерта, поскольку у того явно не было никакой личной жизни. Лен и Скафиди недавно пришли к выводу, что надо оснастить передатчиками несколько хорошеньких женщин,
А вот со Штальдером у Лена по-прежнему оставались натянутые отношения. Хотя он успел удостоверился, что со Штальдером все в порядке. Похоже, у того даже была жена, только от нее не было ни слуху ни духу. Лен не удивился бы, если б Штальдер оказался с ней так же холоден, как со всеми на станции. Никто никогда не знал, в каком он сейчас настроении, о чем думает. Лен всегда предполагал, что о чем-то научном. От Геллерта Лен знал, что два года назад Штальдер защитил диплом и теперь нарабатывает материалы, чтобы зарекомендовать себя в научной среде. Специализировался он на предации — отношениях между хищником и жертвой.
Поскольку днем рыси держались от своих жертв подальше, Штальдер частенько дежурил в лесу по ночам, на расстоянии одного-двух часов езды от Вайсенбаха, и пеленговал. В два часа ночи он заявлялся домой и, проспав пять часов, снова отправлялся в путь, чтобы отыскать жертву, сфотографировать ее и заполнить бланк.
Эта хлопотливая работа казалась Лену малопродуктивной. Трудолюбие Штальдера Лен объяснял лишь существованием некой научной ниши, которую тот, судя по всему, надеялся занять на июньском конгрессе в Копенгагене.
Возвращаясь к таким энтузиастам без каких-либо новостей о Тито и ожидая услышать рассказ Скафиди о сегодняшней трех— или четырехточечной пеленгации, Лен чувствовал себя весьма паршиво. У Скафиди для прохождения альтернативной службы в проекте были совсем другие мотивы. Скафиди был не только доморощенным экспертом по лавинам и сыроваром-любителем, но и страстным горнолыжником, который без зазрения совести прокладывал маршруты так, чтобы после пеленгаций можно было спуститься с красивого склона. Для Скафиди эта служба представлялась курортным отдыхом.
Если в свободные от работы дни Скафиди не навещал базельских друзей и не отправлялся кататься на лыжах, то он занимался тем, чего остальные трое никак не могли взять в толк: посреди Бернского Оберланда, где на каждом шагу можно было раздобыть высококачественный альпийский сыр с любыми пряностями, Скафиди тщился изготовить свой собственный. Он то и дело привозил на станцию натуральный йогурт, зачерпывал ложку и с помощью шприца и блюдечка добывал оттуда бактерии, от которых ему, по его собственному выражению, требовалось «посредничество». Парное молоко он брал у Цуллигеров. Небольшой кусочек сычуга, [11] необходимый для ферментации, давал ему Оскар Боненблуст, водитель молоковоза. Поступив на работу в «Swiss Dairy Food», Боненблуст перестал делать собственный сыр на старой сыродельне. А просто отвозил молоко вайсенбахских крестьян в Больтиген. При этом он не гнушался отливать немного молока себе и по собственному рецепту готовить сыр для друзей и знакомых. После высоконаучной беседы с опытным сыроделом Скафиди всякий раз возвращался на станцию с жаждой действий и кусочком сычуга. По северо-итальянскому рецепту смешивал молоко, бактерии и сычуг в некую массу, из которой, к удивлению окружающих, получался-таки сыр. На вопросы сожителей о том, например, получится ли в этот раз твердый или мягкий сыр, Скафиди отвечал заумными химическими терминами, которые, похоже, не имели ничего общего с традиционным сыроделием и оставляли еще больше вопросов. Свежие заготовки в самом начале процесса ферментации Скафиди ни за что не оставлял в комнате, а выносил на лестницу, поближе к морозилке, рядом с которой, по его мнению, и было единственное во всем доме место с более-менее постоянной температурой. Штальдер и Геллерт поначалу этому противились. Поскольку были рады уже тому, что Цуллигеры позволили им хранить в морозильной камере задранных косуль и серн, а также хорошо упакованный и подписанный рысий кал. Они не хотели досаждать хозяевам еще и запахом ферментирующегося сыра. Однако госпожа Цуллигер сказала, что этот запах нисколько ее не беспокоит. Поэтому довольный Скафиди оставлял свои заготовки на тенистом
11
Сычуг — часть желудка жвачных. В сычуге телят, питающихся молоком, вырабатывается реннин — пищеварительный сычужный фермент, расщепляющий пептиды. Выделенный из сычугов молодых телят и ягнят, этот фермент используется при изготовлении сыра. (Прим. ред.)
Сыроделие Скафиди, ночные пеленгования Штальдера и самозабвенная работа Геллерта — все это казалось Лену странным. Возможно, потому, что тут в действие вступали чуждые ему увлечения. Припарковав свою «панду» на гравийной площадке и миновав морозильную камеру, он с облегчением стащил с себя горные ботинки и показал Геллерту на карте, где сегодня безуспешно искал Тито. С радостью он отметил, что никто не злорадствовал по поводу его неудачи. Скафиди тоже удалось провести лишь двухточечную пеленгацию Знко.
Геллерт попросил Лена занести поисковый маршрут в пеленгационный бланк. После ужина, выслушав рассказы остальных и не проронив ни слова, Лен прямиком отправился в комнату, глянул в угол, где хранились сети и ловушки, и обессилено рухнул в постель. Засыпая, он вспоминал о бесконечной дороге, о беспрестанно дрожащем над его головой в зеркальце заднего вида ландшафте, о взятой на прицел рыси, о потрескивании приемника, о близком и так далеко грохочущем Энгстлигенском водопаде, о банковском счете, на который охотники теперь собирают средства, о трех тысячах косуль у дороги между Вайсенбахом и Цвайзимменом, о проводах, лепившихся к его телу в бернской клинике, о женщине, в чье тепло ему хотелось бы зарыться, — и заснул, чтобы через девять или десять часов проснуться с таким ощущением, словно и не спал вовсе.
9
Фриц Рустерхольц немного нервничал, но и радовался, звоня в дверь к Роберту Рихнеру. Рихнер, с которым Рустерхольц два десятка лет назад учился в ПТУ на электромеханика и связь с которым со времен переезда в Бернский Оберланд поддерживал лишь спонтанно, по-прежнему жил в зеландском Мюнчемире, Шермхальденштрассе 7, в том самом угловатом антропософском доме персикового цвета, на который его уговорила жена. В последний раз о Роберте Рихнере, который еще в училище слыл талантливым радистом, Рустерхольц слышал года три назад — когда тот получил место в «Swisscom».
Роберт Рихнер — глаза за толстыми очками без оправы, джинсы и футболка с логотипом телекоммуникационной фирмы «Orange» — отворил дверь. С радостью приветствовал Рустерхольца и поинтересовался, сколько же времени прошло с их последней встречи. Рустерхольц был немного смущен и не стал открыто обнаруживать своей радости.
Рихнер отказывался верить, что Рустерхольц проделал весь путь из оберландской глубинки в Зеланд, лишь для того чтобы повидаться с ним. Он усадил старого друга на диван в персиковой гостиной. Рустерхольц чувствовал себя не совсем уютно: не только потому, что в доме не было ни одного прямого угла, но и из-за цели своего визита. Рихнер налил им по пиву, попутно сообщив, что жена сейчас в велнес-клубе и вернется примерно через час. Он долго искал соленые палочки, потом опустился в кресло напротив Рустерхольца и попросил его начать рассказ. Тот без всяких обиняков сразу поведал о заключенном пари. Рихнер снял очки и недоверчиво уставился на Рустерхольца своими крошечными глазками. Долгое время он ничего не говорил, слушая, каким образом Рустерхольц собирается подстрелить рысь. Когда же Рустерхольц наконец попросил Рихнера помочь, тот со вздохом откинулся на спинку кресла.
— В «Swisscom» я больше не работаю, — начал Рихнер, — перешел в «Orange». Но по-прежнему вожусь с вышками для мобильников. С размещением, маршрутизацией и правовыми передрягами. Сплошное бумагомарательство. А еще иногда волну ловлю. Жене не хотелось захламлять гостиную, так я изолировал чердак и перетащил аппаратуру туда. Там у меня все напичкано антеннами. Суперсвязь с немецкими фриками на короткой волне. Переговариваемся на частоте, близкой к авиационной. Запрещено, конечно, зато слышимость потрясающая, а молокососы из Минкома, Министерства по коммуникациям, нас все равно не поймают. Так что я мог бы порассказать тебе кое-что о частотах. Но вот относительно рысей — тут я не знаю, чем помочь. Тут ты влип по полной программе.