Рысюхин, налейте для храбрости!

Котус

Но все мысли о делах — потом, после возвращения домой! Я даже по мобилету со своими почти не связывался — только один раз в день или по-настоящему экстренные новости. Хотя самую, не знаю даже, как её охарактеризовать — заковыристую, что ли, новость узнал из газет. Местная пресса вообще как-то много внимания уделяла событиям с той стороны моря, в первую очередь из Швеции, но и Норвегию не обходили стороной. Не так, чтоб уж очень много материала о событиях в Скандинавии, но практически в каждом номере каждой газеты хотя бы одна заметка с полуострова, а была.

Ещё когда высчитывали грузоподъёмность пикапа — а это, напомню, сто двадцать ящиков по дюжине бутылок в каждом, тысяча четыреста сорок бутылок всего — задумался о том, что число не круглое. Убрать три ящика — не дело, оставшиеся бултыхаться

будут. Добавить пять ящиков в салон? Тоже неудобно, людям на них неделю почти жить. В итоге определил так: тысяча четыреста — на продажу, оставшиеся сорок — аварийный запас (если вдруг где-то что-то разобьётся) и в распоряжение Клима. Гостинец кому-то передать, где-то процесс ускорить, может, даже посидеть с кем-то. Он же распорядился запасом иначе. Четыре бутылки всё-таки раскололись, это определили почти сразу по запаху, а потом уже на месте посчитали ущерб. Причём все четыре — в разных частях кузова, как и почему — пёс их знает, может, дефект стекла, может, так сложились волны от вибраций и ударов по подвеске. Две ушли морякам: одна — чтоб дополнительно закрепили автомобиль, вторая — чтобы разрешили одному из наших оставаться в кабине для охраны. Так-то всех пассажиров с грузовой палубы выгоняли, но сопровождавшие ценный груз все так или иначе договаривались с палубной командой, в итоге таких охранников в трюме постоянно было человек десять, которые заодно и друг за другом приглядывали. Ещё одну отдал таможеннику на шведско-норвежской границе.

Так-то внутренние границы в Скандинавском союзе были весьма прозрачными: на ездивших и ходивших туда-сюда местных жителей, равно как пассажиров общественного транспорта внимания вообще не обращали, но вот грузовой транспорт останавливали. При этом внутренние перевозки были беспошлинными и не требовали каких-то разрешений, так что проверяли только документы, свидетельствующие. Что груз идёт в пределах союза. А вот с импортом и экспортом всё было интереснее. Но поскольку появление иностранных купцов было, мягко говоря, событием редким, то без дополнительной заинтересованности таможенник вполне мог уйти «на обед» в любое время суток и отсутствовать дня три, при этом без отметки о пересечении границы товар продавать было нельзя, только использовать «для личных нужд».

Итого естественная убыль за время пути составила семь бутылок. Ещё три ушли на организацию «рекламной акции», а тридцать — на неё саму. Да, правильно догадались. Климу так понравился формат празднования двухсотлетия семейного дела, что он решил провернуть что-то подобное в миниатюре, арендовал на центральном крытом рынке столицы площадку на сутки и устроил угощение для публики! И ведь, паразит такой, задумал это заранее, даже сотню тех самых дешёвых рюмок с собой прихватил, собрав их по дороге в Викентьевке и в Алёшкино, где и остатки посуды из Смолевич хранились, и закуску — а мне ничего не сказал.

Единственное, чего он не рассчитал, даже будучи изначально почти местным — так это возникшего ажиотажа. Услыхав о халяве — настоящая акавита, почти что с королевского стола, да к ней ещё предлагают ломтик копчёного сала на кусочке ржаного или даже пшеничного хлеба — сбежался народ со всего рынка и округи. Надо отдать должное потомкам викингов: они сами следили за тем, чтоб никто особо хитрый не подходил дважды, а те, кому не хватило выпивки — расстроились, конечно, но бузить не стали, тем более, что закуски оказалось больше, чем нужно, поскольку заготавливалась из расчёта на все сорок бутылок, да с запасом, и она послужила своего рода «утешительным призом». Но в целом затея всколыхнула местное небогатое и весьма прижимистое общество настолько, что даже попало в столичные газеты, как пример удивительной щедрости некоего «ярла из соседней Империи». А местные — перепечатали. Ох, надеюсь, прибалтийские газеты в нашем Великом княжестве не в ходу, как и в «материковой» Империи, а то как бы мне такое не аукнулось.

Зато весь товар выкупили три оптовых торговца, что называется — на корню. Причём сами поделили доли, кому сколько и не торгуясь, что удивило Клима до глубины души, он этот момент за десять минут разговора упомянул четырежды, заплатили по сто семьдесят пять крон за бутылку. Он назвал цену с запасом, собираясь в процессе торгов сбросить до ста

шестидесяти, что было чуть-чуть больше желаемых пятидесяти рублей, но в итоге акавита ушла по пятьдесят пять с копейками. Я так понимаю, торговаться не стали, поскольку сговориться не успели и опасались, что коллеги-конкуренты просто разделят между собой долю слишком экономного. Другого объяснения не вижу. Но в целом, как выразился тот же Кнут, дольше закусь нарезали, чем торговали. Так что проведя полтора дня и две ночи в Осло мои посланцы выдвинулись домой, честно передав в местные фискальные органы семьдесят три с половиной тысячи крон — тридцать процентов от выручки, о чём и получили справку с тремя печатями. Домой везли сумму, равную пятидесяти четырём тысячам ста одному рублю, но — в кронах, поскольку обменять такую сумму на месте было сложно, а задерживаться они не хотели. Хороший куш, если очень мягко выражаться, но, увы — скорее всего, одноразовый. Осенью дозреет новая партия, товар будет — но будет ли сбыт, вот в чём вопрос.

В Минск норвежские кроны вести тоже особого смысла нет, кому они тут нужны, так что, если не смогут обменять в Риге — придётся сделать крюк до столицы. Почему в Риге, а не в Юрьеве? Так, оказывается, паром до шведской столицы ходит и оттуда, и отсюда, причём расстояние и время в пути почти одинаковое, а ехать до Риги намного ближе. Это мне Клим рассказал, когда мы на том перекрёстке прощались — точнее, он уточнил, зачем именно им ехать вдоль моря на север, какие такие дела должны по дороге сделать?

Пришлось признаться, что я о втором пароме не знал и менять маршрут. Так что до порта они добрались, ещё когда мы ехали по тележной колее и гадали, как долго будем искать мост через речку. Повезло, что паром уходил в понедельник около обеда, так что во вторник вечером уже высадились в шведской столице, оттуда к середине дня в четверг, сменяя друг друга за рулём каждые три часа, добрались до места. В пятницу торговали, за выходные добрались до порта, но обратный паром будет только утром в среду. Ничего, погуляют по городу, может быть — деньги поменяют, хотя бы часть, хотя и вряд ли — норвежские кроны на шведские сменяли бы без проблем, но, как говорится, хрен редьки не слаще, мне рубли нужны. Так или иначе, в Смолевичи экспедиция вернётся в лучшем случае в конце этой, только начавшейся, недели, а если придётся заезжать в Питер — то к середине следующей. Да и мы с Машей торопиться не будем — путешествие, так путешествие!

За два часа доехали до Клайпеды по вполне приличной дороге, пусть дед и обзывал её «грунтовкой районного значения». Там погуляли, осмотрели крепость более чем шестисотлетней давности, посмеялись с истории о том, что строители замка были уверены, будто находятся в устье Нёмана[1]. Затем — не то поздний второй завтрак, не то ранний обед — и отъезд в направлении Ковно. Причём до этого города мы так и не добрались, остановились в небольшой, но красивой и на удивление ухоженной семейной гостинице в небольшом городе верстах в восьмидесяти от него. Так дальше и путешествовали: неспешно, останавливаясь в живописных местах, осматривая достопримечательности. Один раз, романтики ради, заночевали в лесу в фургоне. Единственное, что портило впечатление — это местное, с позволения сказать, пиво. Я попробовал его в гостинице — решил, что управляющий по ошибке закупил какую-то дрянь, хорошо, что не поднял эту тему в последний вечер у графа. Но в Клайпеде было то же самое, с незначительными вариациями, и в маленькой гостинице перед Ковно, и в самом Ковно. Там случился один, скажем так — небольшой инцидент. Попробовав принесённый напиток, я отставил бокал в сторону и сказал Маше:

— Снова пиво категории ММП.

— Простите, а что значит — «эм-эм-пэ»?

Я хотел было сказать, что вмешиваться в чужой разговор без разрешения — как минимум невежливо, но для начала решил всё же ответить на вопрос.

— Это значит «моча молодого поросёнка[2]». У более взрослого подсвинка цвет темнее.

— А вы, вижу, разбираетесь в моче? — новый голос. Повернув голову понял, что вызвать за оскорбление не получится — простолюдин, хоть и небедно одетый. В морду дать можно, в своём праве, но придётся объясняться с полицией, портить себе настроение. Задумчиво почесав щёку, так, чтобы был хорошо виден родовой перстень, ответил: