Рюкзак рассказов
Шрифт:
“Наттель! Белошвейка!” – услышала она голос распорядителя. Неужели пора? Неужели – всё?
Но торжественная музыка молчала, не оповещая, что входит новый увеселитель. Значит, просто разговоры, решила Наттель.
“…принц желает писать с неё портрет…”
“Не мудрено: она так красива, словно эльфийка в Древнем лесу…”
“Тсс-с-с-с! Тише вы!”
“…всё время о ней и твердит!”
“…хотят пригласить после танца…”
“…зачем её Величество ходили к тому учёному в год, когда…”
“…велели постелить красный
“Принц всегда увлекался живописью и астрологией”
“Скоро позовут! Как интере-е-сно!”
Пробасили медные трубы и церемониймейстер огласил её имя, словно Наттель была новым, поистине экзотическим блюдом.
Посреди Зала был разложен яркий, словно рубиновый, ковёр. Его цвет затмевал даже алые губы королевы на Высочайшем троне. Затмевал румянец принца. Затмевал ослепительный блеск драгоценных яхонтов, похожих на огромные вишни, вставленные в королевскую корону.
Краски, цвета, голоса, запахи… всё смещалось в один крутящийся круг, подобный гигантской карусели. Всё звенело, вертелось и плыло перед глазами. Но Наттель сделал шаг вперёд. К трону. Ещё шаг. К королевской чете.
Реверанс. Улыбка принца. Сердце колотится бешено, словно хочет проломить рёбра.
Робкая улыбка. Перед глазами плывёт мир, но уже не так сильно.
Танец!
Это будет самый прекрасный и искренний танец “босоножки” – туфли всегда мешали ей чувствовать ритм.
Она вспорхнула на постланный специально для неё ковёр и начала кружиться. Медленно. Быстрее. Ещё быстрее. Словно ветер поднял её и понёс, лаская и поддерживая в немом вихре танца.
Она кружилась и порхала. Взмывала вверх и падала подраненной птицей. Взлетала, как пушинка, к самому потолку и опадала, изящно взмахивая тонкими кистями почти прозрачных эльфийских рук.
Наттель приближалась к центру ковра.
Вдруг острая боль пронзила её ступню. Вторую. Девушка вскрикнула, но скрипки вторили ей, и заглушили её голос.
Взглянув вниз, она заметила капельки крови на босых ногах. Почувствовала, как медленно, капля по капле, утекают из неё силы и жизнь. Ноги начали ощущать неестественный холод.
Она бросила пронзительный взгляд в сторону королевы Дайрады – на губах её блистала торжествующая улыбка. Значит, узнала тогда… Её величество даже пропустила восхищённый, пылающий взгляд Эрлада, который не сводил восторженного взгляда с чудесного танца белошвейки.
Обе королевских особы, не отвлекаясь, смотрели на танец. Последний танец “босоножки Наттель”.
Но каждый видел своё.
“Это будет мой танец для тех, кто когда-то ценил и восхищался им на полях, по дороге домой с пыльного рынка, для детей, которые всё ещё верят в эльфийский народ и несут тонконогих кукол в цветники…” – решила Наттель. – “Мой прощальный подарок для тех, кто всегда был рядом. Для тех, кто смеет мечтать!”
Она закружилась под яркую, трепещущую музыку, вкладывая в танец
Она хотела запомнить невероятный восторг и восхищение на лицах зрителей. Им будет о чём рассказывать у себя дома по вечерам!
Кровь со ступней слизывал толстый ворс красного ковра, искусно пропитанный ядом.
“Жаль, что они увидят это лишь один раз. Но и мне не удалось бы повторить лучше. Это будет мой прощальный подарок всем тем, кто любит мечтать и смотреть на звёзды!”
Острые крошки стекла слизали всю кожу, а ковёр поглотил без остатка багровые капли.
Яд беспрепятственно пропитал тонкие ножки плясуньи и, наконец, добрался до её сердца. В тот миг, когда она, завершив танец, обернулась с улыбкой к той, с кем когда-то делили пирожные в королевском Саду.
Падая на ковёр, она вдруг увидела, как придворные утирают слёзы шёлковыми платками со своих глаз.
Она не слышал взрыва аплодисментов, радостных криков “Браво!” и “Бис!”. Слух Наттель уловил голос той, с кем часто играли они в королевском Саду: “Она всегда обожала танцы… Её можно было привлечь лишь одним – позволить плясать босиком!”
Наттель показалось, что где-то разбилось с пронзительным хрустальным звоном. И ей показалось, что так разлетелось на осколки её сердце.
* * *
…Холод медленно проникал в губы и в гортань, мороз превратился в тягучий напиток, чтобы потушить пламя пожара от терпкого рубинового яда.
Наттель попыталась вздохнуть и её легкие приятно обожгло холодом. Она почти видела синий цвет, заливающий всё её существо.
Следующий вздох заставил её закашляться. Девушка открыла глаза и – упала.
Комната, где её заботливо укрыли толстым пледом, напоминала чердачную библиотеку, где среди старых книг стояли колбы, пробирки, чаши, пылились одни инструменты алхимика и ярко поблёскивали другие.
Наттель перевела дух.
Кушетка, с которой она упала, была покрыта толстым пухом. Протянув руку, девушка ощутила холод. Это был снег… но не таял он на ладони.
Снег покрывал кушетку, словно глазурь – сахарный пряник. В комнате ощущалось морозное дыхание, но не сковывающий лютый холод, который бывал по зиме, и заставлял селян сидеть по домам, мечтая о лишней вязанке дров…
Девушка попыталась сесть на тёмно-синем прозрачном полу, который покрывал всё тот же волшебный снег, словно белый уютный ковёр… по привычке стянула тёплый плед, и закуталась. Ничего. Холод не приносил ей боль. Только покой.
В глазах потемнело. Голова закружилась.
– Это всё от яда, – услышала Наттель чей-то голос. – Скоро пройдёт…
…и почувствовала, как её погружают в нечто холодное и мягкое, будто в снеговую ванну, наполненную до краёв мягким мятным мороженым.
“Так и есть. Так и есть. Спи!…”