Рыжее братство. Трилогия
Шрифт:
– Денег не дам, но если кто голоден, пошли, накормлю, – и направила Дэлькора к объемистой пожилой тетушке с несколькими корзинками круглых хлебов. Аромат свежей выпечки даже на мой, еще не раздразненный голодом нюх, был весьма хорош, как из приличной булочной.
Сообразив, что я настроена серьезно, часть детей и подростков, примерно треть (в основном те, что постарше) отсеялась и вернулась к местам на площади ловить на жалость лохов. Остальные продолжали толпиться вокруг заинтересованно вертящего головой эльфийского жеребца, впервые оказавшегося в человеческом городе.
– Почем хлеб, матушка? – нагнувшись ближе к торговке, воспроизвела услышанное краем уха обращение.
–
– Сколько медяшек в бронзовке? – спросила вора.
– Двенадцать, – машинально ответил тот.
В бронзовках я разбираться уже научилась, поэтому сунула руку в карман и извлекла две монетки, третью часть из всего запаса, оставшегося у меня.
– Давай на все! – сделала заказ пышнотелой, как хлеба, булочнице, отдала деньги авансом и попросила Лакса: – Поможешь?
Уяснив, что я затеяла, вор деловито кивнул и соскочил с коня. Заработал импровизированный конвейер. Мой рыжий спутник своим поясным ножом пластал караваи и вручал части ребятишкам. Те поначалу с робостью, а потом все более проворно тянули руки к хлебу, хватали, откусывали огромными кусками и жадно жевали.
Надо же, и впрямь голодные! Ну что я удивляюсь? В этих краях уровень жизни куда ниже, чем в моей стране. Впрочем, гдето в слаборазвитой Африке таких дистрофиков тоже хоть отбавляй, а иначе не вещали бы статистики с неизменным трагизмом про смертность от голода.
Румяных караваев с лихвой хватило всем страждущим. С набитыми ртами, прижимая к груди хлеб про запас, ребятишки пытались вежливо благодарить меня за еду, но то и дело сбивались на местный аналог фени. Мне стало немножко неловко от своих подозрений по поводу малолетних попрошаек. Настолько неловко, что, вытащив еще три монетки, я протянула их женщине и попросила, стараясь говорить сердечно и в то же время строго:
– Я вижу, ты честная торговка и душа у тебя чиста. Вот, возьми еще и покорми их завтра, когда попросят.
Деньги булочница взяла и пылко заверила меня, прижимая пухлую руку к высокой пышной груди, прячущейся под застиранным до ровного серозеленого цвета блузоном:
– Сделаю, магева, ни медяшки себе не оставлю. Мне и самой их, бедняжек, так жаль, что сердце щемит, но коль хлеб задарма раздавать буду, моим деткам голодать придется, а муж и вовсе прибьет.
– Спасибо, – откликнулась я, внимательно выслушав исповедь торговки, и собралась уж ехать к гостинице или, как сказал Лакс, одному отличному трактиру, в котором хозяйничал его добрый знакомый.
Однако, уразумев, что я не заколдовываю попрошаек и не зову стражу, а со всей дури ударилась в благотворительность, страх перед магевой потерял и один из взрослых нищих. Обдав меня хорошо знакомой смесью запахов, создание неопределенного возраста и совершенно потрясающей по части бородавок, язв и ран наружности протолкалось ближе к Дэлькору и протянуло руку. Жеребец шарахнулся от него в сторону, ощерил зубы, но кусать антисанитарную мерзость не стал. Второй попытки облапать моего не столь терпимого к грязи и запахам коня нищий благоразумно делать не стал, ограничился заунывным, прекрасно отработанным жалобным нытьем о своих ранах и болезнях. Это чтоб дурамагева не хлеб ему пихать стала, а деньгами на лекарства поспособствовала. Я еще раз оглядела вонючего попрошайку и сделала ему встречное предложение, протянув в его направлении длань таким жестом, чтобы он выглядел истинно колдовским:
– Давай я лучше тебя вылечу бесплатно!
Нищий, до сих пор припадавший, кажется, на обе ноги
Лакс, наслаждавшийся представлением (ну еще бы, вонючий пройдоха тянул грабли не к его имуществу!), громко захохотал, сытые детишки, явно получившие от комедии положений не меньшее удовольствие, подхватили смех. Он загулял по площади волнами. Все новые и новые люди, оказавшиеся поблизости, узнавали, в чем дело, и принимались хохотать. Под такой аккомпанемент мы и уехали прочь.
– Слишком ты щедрая и добрая, Оса, – нравоучительно попенял вор.
– Нет, я жадная, скупая и злая, – заупрямилась, вспоминая, как поблескивали подозрительной влагой глаза Лакса, когда он оделял хлебом малышей, – просто от мелочи хотелось избавиться. И вообще, неужто такой концерт не стоил пяти бронзовок?
– Я б и серебряк отдал, – ухмыльнулся Лакс и хлопнул себя по бедру. – Нет, как он от тебя драпал!
Мы снова рассмеялись. Лошади звонко цокали копытами по булыжникам мостовой. Такая роскошь, снова предупредил меня приятель, далеко не везде в городе имеется, но где есть, ходить истинное удовольствие, не рискуешь по уши провалиться в помойную лужу.
«Наверное, дороги – беда не только России, – решила я. – Есть в этом вопросе чтото интернациональное, не знающее границ стран и миров, только размеры проблемы везде разные. У нас она уже обрела вечнофилософские формы, а гдето еще пытаются бороться и даже считают, что успешно».
Успокоившись насчет «почвы» под ногами, я вертела по сторонам головой, разглядывая дома. Нет, до эльфийского изящества, которое ощущалось даже в развалинах Тени Ручья, городу было далеко, во всяком случае, той части «мегаполиса», в которую свернул Лакс. Основной материал – дерево – дополнялся камнем, черепицей и дранкой. Преобладали однодвухэтажные строения. И всетаки дома мне понравились, пусть не остроумными архитектурными решениями и изысканностью стиля, но своей основательностью и непохожестью одного на другой. После привычных стандартных пятиэтажных коробок, тянущихся из квартала в квартал, глаз просто отдыхал от разнообразия, пусть местами и не слишком приятного. Но видавшему родной город по весне, когда изпод снега вытаивает вся набросанная за осень и зиму мерзость, особенно в укромных двориках, где отродясь не было дворника, а организовать жильцов на субботник – дело гиблое, не страшно ничего. Мои зажравшиеся сограждане выбрасывают такую уйму вещей, что жителям Патера и не снилось. Тут об упаковке товара знали лишь понаслышке, и никому не приходило в голову бросать на улице то, что может пригодиться самому, поэтому гор мусора простонапросто не имелось, не из чего их было набрасывать, все шло в дело. Конечно, пованивало, но после ударной волны запаха того «больного» попрошайки даже это было вполне терпимо.
Лошадки трусили по улице, обходя занятых своими делами людей, двигающихся между повозками и конными, болтающих или спорящих о чемто прямо посреди улицы. До гордого понятия «тротуар» Патеру было пока далеко. А с другой стороны, в нем и не было острой нужды, ведь никто не гонял по булыжникам со скоростью сто километров в час. А в моем городе, где уже произошло деление на проезжую часть и пешеходные зоны, встречались такие лихачи, которым было абсолютно пофиг, где ехать и даже по кому. Истинно русские скоты считали дорогой то место, где намеревались проехать, и никого о своих убеждениях в известность не ставили. Успеешь отскочить – твое счастье.