Рыжик
Шрифт:
А вторая медаль… Ну летала я просто. Другие сидели на земле, не могли из-за погоды. А я летала… Так на моём самолёте можно хоть когда летать! Вот и летала…
А орден?.. Тут вообще непонятно за что… Я ведь просто пыталась спастись. Вот и крутилась. Выжила чудом тогда… Ну и комиссар, что был со мной, тоже выжил. А он потом и расписал всё это дело. Как результат — мне орден…
Да и звание очередное я получила тоже прицепом к ордену… Авансом, можно сказать…
Дядя Ваня теперь подполковник. А Леха Завьялов —
А вот особиста нашего, Петрова, от нас перевели. На повышение пошел товарищ. А вместо него прислали нового, с тремя кубарями в петлицах. У нас с ним случилась взаимная неприязнь с первого дня. Ну не нравится он мне и все!
Весь такой прилизанный, лощеный… Нос свой везде сует…
Сижу я на лавочке возле шторьха, Петрович лавочку эту поставил, на весеннем солнышке греюсь…
Подходит этот тип, военной наружности…
Останавливается рядом…
— Товарищ сержант, почему не приветствуете старшего по званию?
— Прошу прощения товарищ МЛАДШИЙ лейтенант госбезопасности, не заметила! Задумалась!
Того аж перекосило!..
— Фамилия?
— Старший сержант Стирлец!
— Почему бездельничаете?
— Я не бездельничаю, товарищ младший лейтенант госбезопасности! Прорабатываю в памяти маршрут предстоящего полета!
Вот чего, спрашивается, прикопался? Сидела, никого не трогала… Примуса, правда, не чинила. Не было примуса…
Свалил наконец-то! Чего ищет-то? Шпионов что-ли? Тогда он просто дурак…
В дивизии тоже много перестановок за время моего лечения. Считай, половина лиц незнакомых.
Аэродром у нас на возвышенности находится, подсох быстро. Парни мне сделали качели, на которых я люблю сидеть или слегка раскачиваться. Сразу же песня в голову лезет. Ну да, апрель же…
«В юном месяце апреле В старом парке тает снег. И веселые качели Начинают свой разбег…»Песня вроде как бы детская, но мне нравится…
Боёв нет почти. Молодежь у нас учится летать. Даже успели один Як покалечить. Механики, правда, пообещали быстро его отремонтировать. Особист носом землю рыл, но злого умысла так и не смог найти.
Все заняты. Все при деле…
А потом меня арестовали…
Прилетела в дивизию, как всегда, сдала все. Сижу, жду, что мне назад приготовят.
Подходят трое. Какой-то капитан и два бойца с винтовками.
— Старший сержант Стирлец? — спрашивает капитан.
Поднимаюсь.
— Да, — отвечаю.
— Вы арестованы! Сдать оружие!
Я от неожиданности оторопела. Меня арестовывают? За что??? Стою растерянно…
У меня выдирают из кобуры пистолет
В голове одни обрывки мыслей. За что??? Я ж не враг!!! Я же наша! Русская! Советская!
Приводят. Запихивают в какое-то узкое помещение. Маленькое окошко с решеткой. Нары у стены… Камера…
С меня сдергивают ремень, вытаскивают все из карманов. Часы. Награды. Обхлопали всю… Особенно жопу и сиськи… Даже сапоги с портянками содрали. Хорошо, хоть не забрали, здесь же бросили.
Гремит, закрываясь, дверь. Я осталась одна в камере… Сажусь на нары… Подбираю свои сапоги и обуваюсь… Сижу, чего-то жду…
За что?! Я же не враг! Я же своя!!!
Осматриваюсь. В камере, кроме намертво закреплённых нар, есть только старое ведро в углу. Подошла, глянула. Воняет хлоркой из него. Параша наверное.
Часа через два приходят и меня ведут куда-то. Кабинет. За большим столом сидит тот капитан. Меня усаживают на табурет перед столом. За спиной стоит мордоворот.
«Прям как в фильмах…» — мелькает мысль.
Капитан берет ручку и готовится записывать.
— Фамилия. Имя. Отчество.
Именно так, по раздельности, без интонаций.
— Стирлец Мария Иосифовна.
— Возраст.
— Шестнадцать…
— Национальность.
— Немка… Советская.
— Это мы еще разберемся, какая ты советская… — первая реакция на мои слова. А то прям, как робот.
— Образование.
— Девять классов.
— Место проживания до войны.
— Саратов.
— Как оказалась возле границы.
— К отцу приехала… На каникулы.
— Где и кем была завербована.
Что??? Он меня обвиняет в шпионаже, что-ли?
— Повторяю вопрос. Где. И кем. Была завербована.
Слегка повысил голос.
— Советской властью, в день своего рождения…
БАЦ!!!
Я от удара улетаю к стене. Табурет падает. Это мордоворот, что за спиной стоял, меня так приложил. Ну да… Я то легче его в два раза… Правда и удара как такового почти не было. Что-то типа толчка-оплеухи по плечу. Вроде как напоминание, чтоб не дерзила.
Поднимают. Снова усаживают.
— Шуточки шутим? — аж шипит капитан. — Ничего! Ты у нас во всем признаешься! И как завербовали тебя признаешься, и как вредила Красной Армии!
Выскакивает из-за стола и, нависая надо мной и брызгая слюнями, орет мне в лицо:
— Думаешь, если сержантские петлицы нацепила, то все? Спряталась? От нас никто не спрячется!
И пытается эти петлицы мне оторвать. Ну да… Конечно… Я их намертво пришила…
Невольно улыбаюсь его попыткам. Тот замечает эту мою улыбку, звереет и с размаху бьёт меня по лицу.
Я падаю назад с табурета и, падая, задеваю ногой капитана по бедру.
Мордоворот не дал мне упасть до конца. Успел подхватить. Снова усаживает.