Рыжий, честный, влюбленный
Шрифт:
– Откуда у тебя такие способности к хитрологии?!
– Это не всегда... только когда очень-очень надо... Он идет! Я спрячусь, а ты не будь вороной!
И она исчезла в кустах. А мимо клетки, не глядя на пленника, пошел, заложив руки за спину, угрюмый Максимилиан.
– Как настроение, уважаемый? – осторожно окликнул его пленник.
– Р-р-разговор-р-р-чики! – огрызнулся тот злобным рычаньем.
– Нет, я только хотел сказать, что люди, наверно, перепутали меня с Волком... Ну разве смогу я столько с есть?.. Вы посмотрите!
Максимилиан невольно
– Да уж... не поскупились...
– Позвольте мне угостить вас? – вежливо-вежливо сказал Людвиг. – А то вы как-то осунулись.
– Что-о-о? Взятку? Взятку – мне?! Ну нет, милок: совесть Максимилиана не продается!
– Я вообще не знаю такого слова... мы про «взятку» не проходили еще... Я поделиться хочу просто! Много мне одному!
– Да? От души, значит? Гм-гм... Если от души – я, пожалуй, не прочь... голод, знаешь, не тетка...
Старый Макс легко открыл непосильную для Тутты задвижку и вполз в клетку. Само собой так получалось, что размерами своими, здоровенной массой тела он вытеснял из этой кутузки Людвига, который только приговаривал: «Милости прошу!.. Приятного аппетита!»
– Угощение – высший сорт!.. – нахваливал сторож. – Ну, порядочки: заключенный лопает, как фон-барон, а его надзиратель – лапу должен сосать!
Он пристроился к миске и блаженно прикрыл глаза. А Людвиг вылетел из клетки вон и мигом захлопнул ее за собой! Выпорхнула из-за куста Тутта и вместе им удалось закрыть задвижку. Максимилиан подавился куском от такого вероломства, закашлялся, с трудом выкрикнул:
– Эй вы... кошачьи дети! Что это вы затеяли?!
– Приятного аппетита! – Тутта подпрыгивала от радости: удалось!
– Ты с ним... заодно?! – вытаращил глаза плененный сторож. – С этим Лисом?! Дуреха! Он тебя еще хуже, чем меня, надует... От тебя только пух полетит! Спасайся!
– А вы за меня не бойтесь, дядя Макс! Вы – питайтесь!
Вмешался Людвиг:
– Максимилиан, милый, не злитесь чересчур... не надо! Ну не было у меня другого выхода!
– Был бы я твоим отцом, – произнес Максимилиан с горечью, – не Лис Ларсон, а я, – я бы драл тебя и приговаривал: «Поэтом можешь ты не быть... Но быть прохвостом ты не можешь!»
Тутта тянула Людвига прочь: - Ну что, что ты слушаешь? Его дело – ругаться, а наше – бежать...
Они оба исчезли, а старый Максимилиан тряс прутья клетки и клял все на свете, а себя, глупость свою – в первую очередь:
– Тысяча чертей! Погоди... еще встретимся!.. Нет, все правильно: в отставку меня! На помойку! Сторожить мусорный бачок! И тот могут увести – нет, и бачка не доверяйте! Кончился старый Максимилиан...
И он завыл – сперва тихонько, затем все надсаднее, все горше. Он не врал, говоря Людвигу, что умеет выть...
Он выл и тогда, когда клетку окружили разнообразные персонажи птичьего двора.
Вид сидящего под замком сторожа развеселил всех этих Гусаков, Индюков, Фазанов, и, конечно, Петрус Певун не замедлил явиться, чтобы порадоваться унижению Максимилиана...
Кто-то
Эти строчки сразу запели, и возникла необходимость продолжать:
– Кот-лежебока придушен Мышонком!Ястреб-стервятник заклеван Цыпленком!Легкая, летучая эпидемия стихотворства пронеслась по двору; с одного конца его предлагалась строчка:
– Волк беспощадно ободран Козою!А с другого к ней спешила парная, пропетая удивленно и восторженно:
– Слабые стали для сильных грозою?!И все вместе это скандировалось! А заключил «ораторию» Павлин, сказавший авторитетно:
– Знаете, странная эта оказияОчень полезна для разнообразия...Глава 18.
Излишки интеллигентности
На лесной полянке наши главные герои дурачились: Людвиг изображал из себя хищного и коварного охотника за курами, а Тутта Карлсон старательно наигрывала страх! Но это длилось минуту-другую, а потом Людвиг просто разлегся на траве, и подруга его озадаченно увидела, что он «вне игры» и что – более того – ему невесело...
– Людвиг, ты рад? Я что-то не чувствую, что ты рад свободе!
– Рад, конечно, – задумчиво ответил он. – Тысячу спасибо тебе...
– Как будто мне нужно твое «спасибо»! Для кого я тебя освободила? Для себя! Чтобы дружить с тобой, чтоб играть... и вообще... Лю-ю-юдвиг! Да что с тобой?!
– Ты слышала, как выл Максимилиан? – спросил он, покусывая травинку.
– Там, в клетке?
– Да. Человек не будет держать его там долго, правда же?
– Конечно, выпустит, даже не думай об этом... Ну что ты? Ну нападай же на меня снова!
Но он вздохнул, покачал головой, и ей пришлось подключиться к тому, что занимало его.
– Конечно, Человек расстроится, – признала Тутта, – и эта его белобрысая Кристинка развопится, когда узнает. Реву бу-удет! А тебе, что ли, жалко их?
– Мне Максимилиана жалко! Он один раз меня отпустил – и его дармоедом называть стали, раззявой... А теперь и вовсе затюкать могут! Из-за меня, которому он и свободу подарил... и косточку на дорогу... мозговую...
Тутта пожала плечами:
– Вот ты и отплатил ему, отдал свой ужин...
Впервые Людвиг повысил на нее голос:
– Не ври, будто не понимаешь! Он угощал от души, а я – из хитрости! Кричал, что ненавижу хитрость и вранье, а сам и схитрил, и соврал... да еще так подло...