Ржаной хлеб
Шрифт:
Шалыгин с Матвеевым проводили в Путятино бригадную беседу, попросили мужиков, не имеющих отношения к животноводству, к коровам не лезть, женам не мешать, а заведующей фермой Марии Бугровой и партгрупоргу Жене Гавриловой наказали, чтобы посторонних от кормушек гнали в шею.
— Вывешены сводки надоев, вот их обсуждайте, — раздражался Шалыгин. — Болельщики ведь не лезут на футбольное поле, правда? Помогать женам разрешаю, это можно. Поднести, отнести — это пожалуйста, а конфликтов чтобы никаких…
Дояркам и Путятине вся родня помогает. Возле кормокухни я встретил двух девчушек. Они несли по ведру теплой воды. Люся и Нина Потаповы, одна
— Мама у нас подменная доярка, — сказала Люся. — Она Альбину Федоровну Мазаеву сейчас заменяет. Мы помогаем маме болтушку замешивать. Мы и доить умеем…
Альбина Мазаева поехала в Галич сдавать последние экзамены. Она заочно заканчивает сельскохозяйственный техникум. Мазаева молодая еще, а стаж у нее в животноводстве большой: с тринадцати лет в доярках. Как встала вместо больной матери, так и работает бессменно. За седьмую пятилетку получила она орден Трудового Красного Знамени, а за восьмую — орден Ленина, была делегатом XXIV съезда партии. У Али Мазаевой две дочки, муж ее колхозный слесарь по газовым установкам. Любят Алю в деревне и ценят, даже старики и старухи здороваются с ней первыми: не каждому такая честь. В деревне языком да красивыми глазами уважения не приобретешь, в делах надо себя показать. Еще в декабре прошлого года, почти на месяц раньше запланированного, Мазаева, как и все ее подруги по ферме, перевалила пятитысячный рубеж по молоку. Большие обязательства у нее и на тот год. Слово свое она всегда держит.
Люся и Нина Потаповы показали мне ее коров. Красавицы, одна к одной, ухоженные, гладкие. И все стадо такое. Приехали как-то из Костромы, из областного центра, пять человек скот осматривать. И вдруг один возмутился, увидев лежащую корову, а под ней крупного розового поросенка.
— Безобразие! Элитное стадо — и вдруг свиньи! Кто пустил? Кто разрешил?
— Что там такое? — подскочила доярка Женя Гаврилова.
— Поросенок! Вон лежит поросенок!
— Извините, товарищ, это вымя, коровье вымя, а не поросенок…
— Такое большое?.. Удивительно!
Рассказывая сейчас про поросенка, Женя Гаврилова заливается со смеху, в который раз уже в сценах изображает тот случай. Покатываются, держатся за бока и Дарья Шалина, Нина и Валя Капустины, заведующая фермой Мария Бугрова. Они закончили дойку и собрались в красном уголке, чтобы подвести итоги. Красный уголок маленький, в углу стоит телевизор, на стенке зеркало, а под ним кумачовый вымпел и газетная вырезка с песней «Ах, Наташа». Как и на Тетеринской ферме, здесь ждут гостей из «Родины». Партгрупорг Женя Гаврилова посылает Люсю Потапову за Вениамином. Вениамин Александрович — это муж Жени, он ухаживает за телятами, состоит в партийной группе при ферме. Пока все в сборе, надо договориться о воскреснике, поработать в день отдыха, почистить возле фермы, навести порядок в телятнике, в молочном отделении, в кормокухне. А то, чего доброго, опередят их тетеринцы. Они по всем показателям наступают на пятки. Вчера жирность молока у них была выше. Учет они лучше ведут.
— Коли надо, так и в воскресенье поработаем, — говорит Нина Федоровна Капустина. — Все-то вместе быстро управимся…
Нина Федоровна кутается в серый пуховый платок, подпирает кулаком щеку. Ей что-то нездоровится сегодня, в ушах звон. Хотела съездить вчера в больницу, да передумала: а на кого коров оставить. Двое вот-вот отелиться должны, одну прогуливать надо. Ничего, поправлюсь, простыла, видно. Помогала возчику
— А ты малинки завари на ночь, — советует Валентина Капустина, сноха Нины Федоровны. — Есть ли малина-то? А то принесу…
Валя добрая женщина, работящая, по ферме третье место держит. Хорошую жену Саша себе выбрал. Нина Федоровна не отпускала сына, когда он с Валентиной расписался: оставайтесь, дом пустой, всем места хватит. Нет, захотели своей семьей жить. А оно и правильно. Дети должны жить отдельно, свой очаг создавать. Саша — электрик в колхозе, Валя доярка, дом свой — жить можно, всего у них в достатке. Двое ребятишек уже бегают: Ира и Коля, погодки. Мальчика в честь деда назвали, в честь мужа Нины Федоровны. Когда он родился, Валя Нине Федоровне записку из больницы прислала: «Назовем Николаем, так мы с Сашей решили»…
А Саша отца своего и не помнит. Ему и года не было, когда ушел отец на войну. Ушел девятнадцатилетним. И не вернулся. Так и остался теперь молодым в памяти односельчан. Висит у Нины Федоровны на стене карточка: Николай в кепке, в белой рубахе, на губах еле заметная виноватая улыбка. А она рядом с ним в платье с бантиком, глаза расширенные. Прямо у сельсовета на скамье снимались. В день свадьбы. Николай тогда выпил малость для храбрости, а она его отругала. Вот и получилась у него на карточке виноватая милая улыбочка. Эх, Коля, дедушка девятнадцатилетний. Не дожил. Не повидал ты своего внука. Ты и Сашку, сына своего, не успел понянчить. Как ты его стиснул тогда, как жадно прижимал к себе, словно отнимали у тебя мальчишку. Видно, сердце у тебя чувствовало, когда повезли вас к военкомату…
Нина Федоровна наливает нам чаю, ставит варенье в баночке. Мы давно уже пришли с фермы и слушаем ее рассказ…
Почти ровесница Нина Федоровна своему Николаю. Сначала он письма присылал, то из-под Киева, то от Курска. Нина бегала к своей родной сестре Зинаиде и читала вслух. Зинаида жила через дом. Ее Иван тоже был на войне. От него вестей не было, и сестры радовались хоть Колиному треугольнику, его простым словам, написанным химическим карандашом. Зинаида очень тосковала, прямо убивалась. У нее дочка была, Нина, ровесница Саше. Дети вместе и росли.
Однажды летом, сорок третий год уже был, за Ниной прибежали на ферму.
— Беги, сестра твоя умирает!
Влетела Нина в избу и видит: Сашка ее с девчонкой заходятся в плаче, а Зинаида лежит на сундуке, белая как мел, а в руке бумажка зажата. Серая шершавая бумажка, и на ней слова: «Героически погиб в атаке»…
Зинаида целую неделю не приходила в себя. А когда открыла глаза, сказать ничего не могла: ее разбил паралич.
— Ну, что же ты, Зинушка, — тормошила ее сестра, — скажи чего-нибудь. Ну, что тебе надо? Чего ты хочешь? Может, Иван-то еще и жив, всякое бывает на войне. Вон в Оголихине, говорят, после извещения письмо к одной из госпиталя пришло. Всякое бывает на войне…
Но Зина молчала. Только слезы катились из ее глаз. Она не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Приехал из Нерехты доктор. Худенький, на костыле, молча осмотрел Зинаиду, стал мыть руки.
— Доктор, яишенки, пожалуйста, — с мольбой и надеждой говорила Нина, — только из-под куры яйца. Огурчики вот…
— Оставь их себе, красавица, вам пригодятся, — вздохнул доктор. — Калека твоя сестра теперь, калека. Только чудо разве спасет ее. Ухаживать придется, кормить с ложечки. Может, забрать ее в лечебницу, таких забирают…