Ржавая Хонда (сборник)
Шрифт:
– Если отбросить предрассудки антропоцентризма, то вынуждающей силой эволюции человека является трава.
Тишина. Отличник Вован, Ленкин приятель, даже рот открыл.
– Почему трава? – ласково спрашивает мучитель. – Какими рычагами или механизмами обладает трава, чтобы вмешиваться в эволюцию человека?
– Голод. – Вот так, сдержанно и ёмко. Но понимаю, что пояснения неизбежны: – Сами посудите, вся история человечества – это прогресс растениеводства. Даже сегодня больше половины активного населения занимается зерном: хлеб, спирт, животноводство. История голоцена даёт
Класс одобрительно зашумел. Приятно. Наши-то дебилы только «голоцен» и сумели бы разобрать. А эти улыбаются не словам – контексту. Кто-то даже смеётся. Не много же им нужно для счастья. Меня вот, например, занимает совсем другой вопрос: если платье на Ленкиной спине без единой складки, где прячутся шлейки лифчика? Грудь у неё замечательная, а тара к этому сокровищу незаметна.
Вера Михайловна вспорхнула на подиум и уселась за свой стол:
– Ниспровергатели основ! Молодое племя! – Она одарила меня недобрым взглядом. – Тогда скажи нам, Антон, как укладывается в твою концепцию осеннее уничтожение посевов? Если трава управляет человеком, почему позволяет себя кушать? Почему терпит геноцид?
– Но мы же не знаем её мотивов? – картинно пожимаю плечами, купаясь в тёплых Ленкиных глазах. – Может, жизненный цикл травы в том и состоит, чтобы быть посеянной, выращенной и по созревании единовременно убитой. И то, что нам кажется тотальным истреблением, на самом деле воля планировщика заданий: фермеры, как повивальные бабки, трясутся над всходами, поливают и удобряют их, защищают от болезней и вредителей. А когда приходит срок, освобождают площади для новой генерации. С этой точки зрения конечный продукт – зерно – подобен куску сахара, которым дрессировщик кормит собачку, чтобы та послушно выполняла команды.
Кто-то восхищённо цокнул языком, кто-то присвистнул, а Ленка… Ленка даже хлопнула в ладоши!
– Что ж, неплохо, – одобрила Вера Михайловна. – Тебе остаётся только экспериментально доказать несостоятельность своей концепции. Опыт – критерий истины. Как будем опровергать твою теорию?
В классе оживление: пересуды, возгласы, жесты. Ещё бы, камень брошен, время валять дурака. Мне давно пора заткнуться, но Ленка всё ещё смотрит, и меня «несёт»:
– Почему «несостоятельность»? Очень хорошая концепция. И многое объясняет.
– Но ты же не веришь в эту чушь?
Она смотрит на меня с восторгом и ужасом. Так смотрят на крокодила, который только что на глазах у изумлённой публики перекусил железнодорожную шпалу, и каждый радуется, что это была чужая деревяшка, а не его нога.
– «И назовут они чушью то, что разумом своим не объемлют». Флора – это пришельцы из космоса. Прилетели на нашу планету, сражаясь и убивая друг друга. Миллионы лет деревья воевали с травой, но на Земле трава победила: модифицировала приматов и создала абсолютное экологическое оружие – человека, который запрограммирован на уничтожение лесов
Выставленной перед собой ладонью мучилка просит меня сесть и закрыть рот. О Ленке она давно забыла. Оглаживает взором стены, увешанные портретами бородатых авторитетов, и натужно размышляет, как быть и что дальше делать.
– Растения не могут быть пришельцами, – тянет резину мучитель биологии. Но нет у меня к ней жалости. Спасти её может только звонок. – Хотя бы по той причине, что растения – полноценные участники биоценоза. Растения вдыхают углекислый газ и выдыхают кислород. Зелёные лёгкие планеты.
– Ничего подобного! – кричу с места. – Ни разу не вдыхают и чёрта с два что-то выдыхают. Выдумки это всё! Суеверия.
Вижу, как озаряется её взгляд. Ей кажется, что она придумала, как сохранить лицо и основные догматы своей науки.
– Насколько я помню, Чеканов, тебя в интернат пригласили в связи с твоим изобретением тлеющего динамита?
Мне очень хочется рассмеяться, но я, скромно потупившись, киваю. Моё открытие только что обозвали изобретением! О, как я ненавижу мучителей своих…
– Тогда тебе не составит труда вот здесь, на этом столе, разместить несколько автоклавов с искусственной атмосферой. Пусть в них полгода, до самых выпускных экзаменов, будут развиваться растения. А по окончании эксперимента мы сравним их рост и получим точные представления о дыхании «пришельцев из космоса».
Класс одобрительно загудел.
– Справишься? – настаивал мучитель.
В таких ситуациях мне часто советовали сдавать назад и прикидываться дауном. Мол, пошутил, бес попутал, был малость нетрезв и зело обкурен.
Но Ленка! Она смотрела на меня!
Её глаза сияли. Кого не радует такой коннект, пусть первым выключит компьютер.
– Никаких проблем, – бросаю в омут, как в мармелад печенье: небрежно, но с предвкушением. – Только уточните растения и составы газовых сред.
Вера Михайловна критически оглядывает стол, прикидывая какую его часть пожертвовать науке.
– Возьмёшь из оранжереи горшки плектрантуса. Скажем, по два растения на каждую атмосферу. Из газов пусть будет азот, углекислота и что-нибудь инертное. Обязательно укажи методику измерения количества продуцента – кислорода… Ты записывай, записывай…
Ленка отвернулась, и я тут же потерял интерес к словам мучителя. Надо же – «продуцента»… Не будет никакого продуцента. Суеверия – вот продуценты ваших лженаучных мучений!
Беру карандаш, открываю тетрадку и на чистой странице рисую Ленкино лицо: вздёрнутый носик, огромные глаза, аккуратная чёлочка над тонкими бровями, плавные линии чуть тяжеловатого подбородка. А фоном – бескрайнее поле пшеницы: колосок к колоску на переднем плане – и солнце с легкомысленным облачком на заднем.
Знатная у меня рабочая тетрадь! Сам сделал. Сотня страниц, прошитых серебряной ниткой. А на обложке оттеснил: ПАВЛОВ. Не только в знак уважения к политической честности учёного, но и на предмет симпатий со стороны мучителя биологии. Тетрадь по математике гордо именуется «Нильс Хенрик Абель». По физике – «апостол Бонайути»… впрочем, с Бонайути я, кажется, перемудрил.