Ржавчина. Пыль дорог
Шрифт:
– Рин… Я, между прочим, не стеклянный. А ты меня все разбить боишься.
Он откидывается на подушку, принимая тяжесть моего тела.
– Ты не стеклянный, – говорю я, – ты теплый. У тебя волосы больницей пахнут. Ты живой.
– А я сам в это только сейчас поверил.
Я сижу перед полковником в его кабинете.
– Как ты себя чувствуешь? – тон начальника непривычно заботливый.
– Спасибо, подштопали меня неплохо, – непроизвольно тянусь потереть исполосованное шрамами плечо.
– Я не об этом, – все-таки
– Вы должны понимать, что если мы продолжим работу, то вместе. Если уйдем, то тоже вместе.
– Понимаю. Понимаю, поэтому не тороплю. Если не можешь – не надо. Место на заводе или в авторемонтной мастерской найдем. Или инструктором здесь, на Базе.
Он давно не пытается понять принципы работы чистильщиков – хотя бы потому, что мало кто из нас способен их внятно сформулировать для непосвященного. Просто привык выполнять им самим установленные правила. Если чистильщик признает район непригодным, то это равносильно заключению экспертной комиссии. Тот, кто пообразованнее, иногда ухитряется какие-то ассоциации находить, но чаще всего не выходит и этого.
Я помню, как попросил сжечь неплохо сохранившийся гараж в одном из поселков. Не было в нем ничего пугающего, в этом гараже, каменная коробка да какие-то запчасти внутри. Но я не ушел, пока его не облили бензином и не подожгли, пока он не сложился внутрь горкой кирпичей. Потому что в языках пламени плясали изломанные тени. А я стоял и смотрел, сжимая ладонь Рин и чувствуя спиной взгляд Стэна. Они – видели, я знаю.
Это чем-то похоже на детские страхи, когда ты с воплем вылетаешь из знакомого до последнего угла подвала на яркий солнечный свет и долго не можешь унять дрожь. Потому что темнота вдруг показалась чужой и враждебной, хотя ты десять раз лазил в этот подвал и, несомненно, полезешь еще.
А иногда и так бывает: выйдешь на разведку в какой-нибудь район и едва ноги унесешь. И воздух давит, и местность карте не соответствует. А потом по новой заявишься – нормальная территория. Развалины, конечно, кости, но ничего иного.
Я только одно знаю: там, где мы пройти смогли, больше никаких страхов не случается.
А вот почему – не знаю.
Именно поэтому грубоватый мужчина за столом – на своем месте, рядом с телефоном и бумагами.
А мы с Рин, не менее неуместно смотрящиеся среди бойцов, – на своем. И все мы нужны именно здесь.
– У вас будет три недели отпуска. Восстанавливайся.
– Тренировки?
– Это к Стэну, он подберет что-нибудь щадящее.
Мы попались в легенды, как в сети, – у таких не бывает могил…
– Не скучаете? – спрашивает Стэн, отставляя в сторону
Есть у него такая привычка: приходя в гости, сначала говорить о работе, о книгах, травить байки – и только потом переходить к делу. Если, конечно, дело не особо важное. Без разговоров о делах, к сожалению, пока не обходится. Так что застеленный старой клеенкой стол на нашей кухне видел все: и потрепанные карты местности, прижатые по углам кружками, и гору отчетов разных лет, которые нужно было сверить, чтобы сравнить данные, и толстые картонные папки с технической документацией, которые кто-то притащил из очередной вылазки. Разве что бомбу на нем не обезвреживали.
Впрочем, все еще впереди.
– Есть немного, – я встаю, чтобы долить кипятка в его стакан. – Какие предложения?
Если на кухню принести еще один стул, будет тесно. Обычно табуреток здесь две, поэтому, когда приходит гость, кто-то из нас перебирается на подоконник. Сейчас там устроился Дэй.
– В школу сходить не хотите?
– Куда?! – от неожиданности подавшийся вперед Дэй едва не навернулся.
Школ в городе было две, одна у бывшего железнодорожного вокзала, в здании, которое раньше занимало какое-то училище, другая – в центре, возле администрации.
– В школу, – повторил Стэн. – Профилактические беседы с детишками, пропагандистская работа, сборка-разборка учебного автомата…
–…Возможность потрогать живого чистильщика, – закончила я за него.
– И это тоже, – кивнул командир. – Здесь-то еще ладно, но, если про вашу работу не рассказывать людям, в более благополучных регионах лет через пятьдесят вы рискуете стать городской легендой. Ну что, беретесь?
– Какие дети? – обреченно поинтересовалась я. Была ведь когда-то шальная мысль поступать не в медицинский, а в педагогический.
– От четырнадцати до семнадцати, нормальный возраст. Шумят, галдят, но слушают потом с интересом. На сувениры уж точно не разберут.
– Я слышу в твоем голосе сомнение, – произнес Дэй, с видом аристократа жестикулируя кружкой с чаем. Эффект оказался несколько смазан из-за малого сходства кружки с хрустальным бокалом. – В чем подвох?
– Ни в чем. Мы, когда на старших курсах училища были, тоже ходили в школы, когда приглашали. Чтобы там помнили, что мы их защищаем, заботимся и будем рады видеть в рядах своих товарищей, когда подрастут. Правда, спички тянули всей подгруппой, чтоб определить, кто пойдет.
– Курсанты военного училища, – драматически продекламировал мой любимый. – Тянут жребий, чтобы выяснить, кого отправить на опасную вылазку в логово цветов жизни. Потом те, кому не повезло, скупо, по-деловому прощаются с товарищами, берут сумки с горой учебного барахла и перебежками, по узким переулочкам, в которых в обычное время гуляет только ветер да редкие темные личности, устремляются к школе. Незамеченными перемахивают через забор и проникают в здание с черного хода, где их ждут директор и классный руководитель – единственные союзники в предстоящей битве, не считая начальника училища, который перед выходом лично пожал каждому из них руку и сказал, что родные стены их подвига не забудут.