С голубого ручейка...
Шрифт:
Вот так, полуобняв за плечи, я и повёл её вниз - в одно из маленьких кафе, каких полным-полно на пристани. Совсем не похожее на то, где обедал днём - грязное, открытое всем ветрам, с хмурой толстой тёткой за стойкой. Но здесь были столики на двоих и здесь, так уж оно получилось, в этот далеко не поздний час никого не было.
Здесь мы и сидели. Долго сидели, потому что сначала она довольно долго плакала. Затем деликатно высмаркивалась, причёсывалась и приводила себя в порядок. Долго-долго извинялась, сообразив, что перед ней совершенно чужой человек. Снова плакала, рассказывая незамысловатую историю девушки, приехавшую
Был уже вечер, когда мы гуляли берегом. Её сумочка всё так же была у меня в руке, а другой я крепко сжимал тонкие пальчики. Сверху нас закрывал крутой косогор, густо поросший соснами, внизу лизала камни река, по которой один за другим проплывали кораблики. Издалека они казались маленькими, словно игрушки. На одном из корабликов слышалась приглушённая расстоянием музыка, кружились пары на палубе, издалека похожие на разноцветные пятнышки... А у нас под ногами лишь гравий скрипит и, если не считать этой далёкой музыки, тишина такая, что каждое слово на языке словно тает.
Так мы и шли - мимо придорожных кустов, мимо пустых скамеек, глядя, как среди вросших в землю валунов зеленеет и вовсю цветёт "мышиный горошек". Молча, медленно. Полина уже не плакала, хотя время от времени подносила к глазам мой носовой платок. Я слушал, как хрустит гравий под её каблучками.
– Спасибо вам, Анатолий, - наконец сказала она.
– Большое вам спасибо, но я пойду...
– Куда? Обратно в общежитие, к...
Она улыбнулась. Улыбка была кислой и вымученной.
– Я понимаю, но... Мне больше некуда идти. Ещё раз большое вам спасибо за всё...
Я подумал, что можно обратиться к моей бывшей квартирной хозяйке, которая за известную плату охотно приютит заплутавшую в жизни студентку. А ещё можно позвонить моим родителям или обратиться к кое-кому из друзей... Словом, вариантов было несколько, правда сложных и многоходовых, и я сам не понимаю, с чего вдруг эти слова сорвались с моих губ:
– Полина! Переезжайте жить ко мне. Она остановилась. Она ничего не ответила, только заморгала, часто-часто. Именно тогда я заметил, какие длинные у неё ресницы. И карие глаза.
– Анатолий, вы?
– Полина!
– продолжал я, стараясь держаться как можно спокойнее.
– Только, пожалуйста, не пугайтесь и не подумайте ничего плохого. Я - один, но у меня есть вторая комната, и вдвоём нам будет веселее. И... Я вам ничего не сделаю, честное слово.
– Но вы же меня совсем не знаете...
– А вы - меня. Так что риск обоюден.
– Но мои вещи! Нет, не знаю, не могу так, я вас стесню...
– Ни капельки, наоборот, по хозяйству поможете. А вещи ваши мы заберём. Прямо сейчас!
И, не давая опомниться, не отдав сумочки и не выпуская ладошки из рук, повлёк за собой.
Смешалось в тот вечер всё сразу и вдруг, как в калейдоскопе. Помню, как мы долго бежали по той самой дорожке вдоль берега, мимо кустов и вросших в землю огромных камней, мимо клумб и пустых скамеек, мимо гуляющих парочек. Помню, как мы поднимались по длинной-длинной лестнице,
Помню, как мы добрались до общежития - с полдюжины или больше четырёхэтажных корпусов серого кирпича с глухими стенами, пыльными окнами и рядом завешенных бельём балконов над входом. Пожилая тётка, вахтёрша, сначала не захотела меня пускать - но моментально подобрела при виде красненькой бумажки у меня в руке. Надо ли объяснять, что переговоры целиком и полностью легли на меня - а Полина стояла сзади, крепко вцепившись в мой ремень. А потом, поднявшись по лестнице, мы долго шли по гулкому коридору, почти до самого конца - до окна в торцевой стене, где на подоконнике с сигаретой в руке сидела изрядно помятая рыжеволосая особа, пуская дым в приоткрытую створку.
Комната, в которой жила Полина, оказалась маленькой. Как мне показалось, меньше, чем любая из моих в новой квартире. Три небрежно заправленных постели, три тумбочки, три одёжных шкафа в ряд у противоположной стены, неизменный портативный, тихо включённый телевизор, где на маленьком экране, на сцене плясали какие-то размалёванные черти, и узкий проход, ведущий к единственному окну, где на открытой наружу форточке сушились разноцветные трусики. На ближайшей к двери кровати сидела тощая пепельноволосая девица, что-то чиркавшая разноцветными фломастерами в мятой тетради.
Переступив порог, Полина вдруг страшно засмущалась. Остановилась и, поняв глаза, смотрит так, будто спрашивает: "Вы ведь не передумаете? Это же всё серьёзно, правда?".
– Где твои вещи?
– спросил я.
Пепельноволосая девица аж подпрыгнула на своей кровати.
– Ой, Полинка! Кто это?..
– Где?
– коротко повторил я.
Вещей у неё оказалось на удивление много. Новенький бежевый чемоданчик в красную клетку, на колёсиках и с выдвижной ручкой. Как она позже рассказала - родители специально купили, собирая её учиться. Маленький серо-коричневый рюкзачок, стопка книг и тетрадок... И бессчётное количество каких-то кофточек, рубашечек, брючек, футболок... Наверное, с полчаса, не меньше, мы метались по комнате, собирая всё это, вынимая то из крайнего, у окна, шкафа, то из тумбочки... Кажется, какие-то из трусиков, сушившихся на форточке, тоже принадлежали ей - очень уж выразительно она на них поглядывала. Но взять, во всяком случае, при мне, не решилась.
А пепельноволосая и про тетрадь свою забыла. Всё смотрела и смотрела на нас, водя по губам кончиком ручки. И только когда мы уходили, вполголоса заметила:
– Ну и даёшь же ты, Полинка!
Каюсь - закралось у меня в эту минуту сомнение. Только передумывать, и играть назад было уже поздно. Снова мы шагали по длинному гулкому коридору, слушая несущиеся вслед неприятные шорохи и шепотки. Курившая на подоконнике девица куда-то исчезла, а толстая вахтёрша при нашем появлении разразилась длинной выразительной тирадой.