С кем ты и ради кого
Шрифт:
— Эх ты! — вырвалось у Кузи откуда-то из самого сердца. — Подумай, может, вспомнишь?
— Не знаю, говорят тебе, никогда и не думал, что пригодится. А хочешь, скажу тебе, что сейчас она делает?
— Скажи.
Слободкин посмотрел на часы.
— Пишет письмо. Она всегда в это время мне письма писала. На каждом дату и время ставила: такое-то число, семь часов ноль-ноль минут.
— Ты это серьезно?
— Совершенно серьезно.
— А ты, пожалуй, прав. Сидит где-нибудь в уголочке и пишет.
—
— Чудик ты, Слобода. Тебе такое счастье выпало, все тебе завидуют, а ты…
— В ней-то я не сомневаюсь. Я тебе про твои насмешки говорю.
— И опять чудик. Еще раз совершенно серьезно: сидит сейчас и пишет тебе письмо.
— Покурили?
— Покурили.
— Вышли на минутку, а проболтали чуть не целый час. Вот-вот побудка.
Когда приятели отворили дверь из курилки, в нее ворвался зычный, прополоснутый холодным утренним воздухом голос дневального:
— Подъем!
«Совсем как в первой роте», — подумал Кузя.
— Совсем как у нас, в первой! — сказал Слободкин.
Морщась и слегка покряхтывая от не совсем еще заживших ран, поблескивая в полумраке белыми бинтами, вставали солдаты. Вставали быстро, словно боясь отстать друг от друга. Одевшись, выбегали во двор — строиться. Там их ждал уже старшина. Сапожки на нем, как у всех старшин, хромовые, куценькие. Прошелся перед выровнявшимся строем, казалось, еще полусонно поглядел на заспанные лица бойцов. И вдруг:
— Смирно! По порядку номеров рассчитайсь!
— Первый.
— Второй.
— Третий…
— На месте шагом марш! Запе-вай!
Эх, махорочка, махорка, подружились мы с тобой. Вдаль глядят дозоры зорко, Мы готовы в бой!..Слова песни шевельнули облетевшие ветви деревьев, густо посаженных вдоль казарменного забора. Тяжелые капли упали с них к ногам солдат.
В батальоне выздоравливающих начинался новый день.
ВСЕ ПО МЕСТАМ!
ПОВЕСТЬ
1
Ветер рвал шинель так, будто хотел разодрать надвое. Слободкин шел, пригибаясь, заслоняя ладонью лицо, проваливаясь в снег, сбиваясь с дороги. Да и была ли вообще дорога? Волга стала рано, но не протоптали еще через нее ни одной уверенной тропки. Вот Слободкин и шагал наугад, и на каждом шагу оглядывался: один берег, тот, что за спиной, все рядом и рядом, а
У Слободкина возникло ощущение, будто он застыл в беспредельном пространстве. И от своего недавнего солдатского прошлого никуда не ушел, но и к новой судьбе не приблизился.
Он шагал, продираясь сквозь ветер, глотая морозный воздух — аж изнутри все выстудило.
Что и говорить, неприветливо встречала Слободкина Волга. Сурово, будто укоряла в чем-то. И это было всего обидней. Каждому ведь не расскажешь, как решили его судьбу доктора. Полистал, полистал председатель комиссии бумаги Слободкина и спросил:
— Так, так, так… Работать хотите?
Слободкин смущенно пожал плечами.
— Как чувствуете себя сейчас?
— Хорошо!
Он сказал твердо, без запинки, а то еще, чего доброго, опять к медицине в лапы.
Кто-то из членов комиссии усмехнулся:
— Все они, как сговорились!
Слободкин осмелел:
— Мне бы к своим, в десант, поскорее.
Председатель, будто не слышал его слов, принялся расспрашивать:
— Чем занимались до войны?
— В ФЗУ учился, не закончил только.
— На станке работать умеете?
— На токарном немного.
— На каком?
— «Комсомолец» шефы нам подарили, списанный в расход. После занятий гайки на нем для рыбалки резали.
— Гайки? — оживился председатель. — Прекрасно! А что такое ДИП, знаете?
Слободкин задумался.
— Неужто не слышали? «Догнать и перегнать» — самоточка высшего класса!
— Помню, помню! Видел! С большим суппортом?
— Ну, наконец-то!
Председатель комиссии и Слободкин все больше увлекались разговором. На несколько минут они словно забыли про войну, про то, что до фронта подать рукой.
Здесь, в этой комнате, отгороженной от войны всего лишь тонкой дощатой переборкой, вспыхнул огонек давно отошедшей мирной жизни, и люди жадно прислушивались к родным, близким, необходимым, как воздух, словам — станки, работа, рыбалка…
— А резец заточить сумеете? — продолжал председатель, и чувствовалось, как ненасытно-сладко ему просто произносить эти слова. Как ласкают его слух ответы Слободкина, кажется, уже совсем позабывшего, где и перед кем он находится.
— Резец? Приходилось…
— И рeзьбу нарезать сможете?
Председатель именно так и сказал «рeзьбу», и это обрадовало Слободкина — значит, свой брат, рабочий, понимает все тонкости дела!
Слободкин начинал чувствовать себя все более свободно, будто не грозная комиссия перед ним, а такие же, как он, обыкновенные рабочие люди, с ладонями, иссеченными железом, изъеденными наждаком и тавотом.
— И рeзьбу! — ответил Сергей по всем правилам заводской грамматики, которую тоже, как и дело свое, надо знать назубок, иначе какой же из тебя рабочий!