С Корниловским конным
Шрифт:
Вызван полковой хор трубачей. Это не был кутеж, а просто — первая приятная встреча нового командира полка и большого и старого приятеля наших штаб-офицеров. Новый командир полка — веселый, разговорчивый и шутник. Со всеми офицерами он обращается, как с равными, называя сразу же всех по имени и отчеству. А потом, как бы желая подчеркнуть полковое офицерское товарищество, — выкрикнул хору трубачей:
— А ну-ка, дайте «казачка»!
И когда хор бравурно выбросил его из своих инструментов — он быстро встал из-за стола, и коротко, и так легко прошелся «навприсядку», что мы и диву дались и почувствовали, что наш полк возглавил стопроцентный кубанский казак-полковник.
То был Георгий Яковлевич Косинов*, с чина
2-го Екатеринодарского льготного полка. Летом 1919 г. он стал генералом. О нем потом.
2-я сотня. Новый полковой комитет
С нею я познакомился только здесь, в Финляндии. Она была расположена по квартирам в селе, отстоящем от штаба полка на восток около 20 километров. Сотня нисколько не была «взбунтовавшаяся» против своего командира сотни подъесаула Кулабухова.
В мирное время она стояла совершенно изолированная от полка в урочище Тахта-базар, на Афганской границе. Сотней командовал старый кавказец есаул Ерыгин*. Высокий, стройный и красивый брюнет, которого трудно отличить от нашего кубанского черкеса, но характера был флегматичного. С началом войны 1914 г., он был назначен помощником командира полка по хозяйственной части. Командиром сотни был назначен его же младший офицер подъесаул Пучков, человек добрый и тоже флегматичный. Оба они, и Ерыгин, и Пучков, не любили напрягать службою ни себя, ни казаков, передав все вахмистру сотни, сверхсрочной службы подхорунжему Соболеву*. Подхорунжий был «крутоват» по службе, но зато были отличные и добрые душой взводные урядники. Казаки были богатых и хозяйственных станиц — Новопокровской и Дмитриевской. И вот, привыкнув к добрым былым своим командирам сотен и семейственно-изолированному укладу своей сотенной жизни-службы, — они были «вздернуты на дыбы» своим новым и молодым командиром сотни подъесаулом Кулабуховым, который, как говорил нам, сверстникам, — решил сотню свою подтянуть так, чтобы она стала «как эскадрон юнкеров кавалерийского училища». Кстати, он окончил Елисаветградское кавалерийское училище в 1912 г. Не будь революции, — сотня терпела бы, но вот произошла стихия, и казаки отомстили своему командиру-станичнику.
Теперь я нашел сотню совершенно спокойную, сбитую долгим сотенным товариществом, отлично поющую песни. Все урядники мне хорошо известные, некоторые мои воспитанники по учебной команде, соседи по станице. Казаки интересовались политикой и ежедневно, по вечерам, да еще «в белые финские ночи» — читали газету «Речь», конституционно-монархического направления. Я был холост. Самые молодые казаки, прихода в полк 1914 г. — были мои сверстники летами. Мы зажили очень дружно и... с песнями и с плясками.
Согласно революционному закону по армии — сотенные и полковой комитеты переизбирались каждые два месяца. Командир полка с удручающим настроением ждал результата выборов и когда я к нему явился и доложил, — не сдержался экспансивный полковник Косинов. Обнял он меня крепко и с каким-то особенным восторгом произнес: «Ну, слава Богу! Наконец-то во главе офицер, легче будет вести дело. А то эти доклады-требования фельдшера — просто голова туманится от всего и... с ума можно сойти». Полковник Косинов был большой души казак, добрый, широкий по размаху, вспыльчивый, но отходчивый.
Всегда, при всех возникающих в полку вопросах, — я вначале докладывал командиру. При этом всегда присутствовал могиканин полка Калугин, часто Маневский и, конечно, полковой адъютант подъесаул Кулабухов, который оказался отличным адъютантом и очень покладистым во взаимоотношениях с казаками. Обсудив вопросы, с долею возможных «уступок казакам», — собирал комитет, докладывал, и все сходило гладко. Это было еще потому, что полк, прорезав всю взбаломошенную Русь с самого
Финны вначале встретили казаков молчаливо и подозрительно, но, присмотревшись к ним и сравнив их с революционным солдатским элементом, искренне полюбили — и за сохранившийся порядок в частях, и за молодечество, и за доброе отношение к их хозяйственному добру. Казаки — земледельцы в своих станицах, почему посмотрев на спокойных и трудолюбивых финнов, которых в их быту русская революция совершенно не коснулась, — они дали им должную оценку и полюбили их. Казаки сами, без нашего принуждения, как-то сразу же подтянулись воински, одевались аккуратно и старались щегольнуть перед их девицами («нэйти» — девушка) и вообще показать себя перед финнами. Казаки нашего полка буквально переродились психологически.
Выступление дивизии под Двинск
В десятых числах июня месяца 1917 г., по железной дороге из-под Або, эшелоны полков выступили на Петроград. В Пскове долгая остановка и скопление трех эшелонов (сотен) нашего полка. С подъесаулами Некрасовым и Винниковым осматриваем древний русский город, его кремль. Потом заходим в городской сад и на веранде летнего помещения ресторана — пьем кофе.
В саду тучи солдат. Почти все они в шинелях, наброшенных на плечи с расстегнутыми хлястиками, с помятыми фуражками на затылок — вихрастые, с ленивыми движениями, чем-то недовольные. Воинский вид их, самый отвратительный и до того небрежный, словно их мозг растворился, словно этот их мозг также «помялся» и сдвинулся «на бок» вместе с фуражками.
Мы сидим за столиком в черных черкесках при серебряных погонах, при кинжалах и шашках и при револьверах. Боже! Какие злые взгляды бросали солдаты на нас! Уже вечерело. «Пойдемте, господа, в свои вагоны... а то в темноте и в глуши — долго ли до греха?» — говорю я своим друзь-ям-сверстникам. Они соглашаются, и мы уходим из полутемного городского сада под все те же злые взгляды солдат.
Перешагнув границу Финляндии и появившись в своей России, мы попали в какой-то солдатский Содом и Гоморру. На каждой станции много газет и журналов. В иллюстрированных лубочных журналах такая похабщина на царскую семью с Распутиным, что самое дикое воображение не может представить, чтобы это могло быть, даже в самом скверном крестьянском или рабочем семействе. Наши казаки совершенно не верили этому и относились к подобным журналам брезгливо и с возмущением. На железнодорожных станциях было такое, словно открылось исчадие ада, все темные силы зла вышли наружу и справляют свое дьявольское дело...
Вся наша дивизия была сосредоточена в пяти-семи верстах восточнее города Двинска, расположившись биваком в сосновых лесах. Здесь мы почувствовали остроту Западного фронта и чувство беспомощности от налетов германской авиации. Против нас здесь стояли немецкие части. Близость фронта сказывалась во всем. Везде было много солдат и обозов. Немецкая авиация очень тревожила войска. И несмотря на это митинги в полках нашей дивизии проводились как никогда часто и уже при участии солдат.
Наш полк стоял биваком рядом с 3-м Екатеринодарским полком, в котором были, как и полагается, пожилые казаки со льготы третьей очереди. На митингах их офицеры вели себя совершенно иначе, чем офицеры нашего полка. Мы приходили в черкесках и при полном положенном для офицеров оружии, становились все вместе позади своего командира полка. На все запросы казаков отвечал командир полка полковник Косинов, горячо и по-отечески, смело и логично, с большой долей грусти в душе — высказывал им все по существу дела.