С любимыми не расставайтесь! (сборник)

Володин Александр Моисеевич

Но другим-то хуже! Посмотри на эту женщину, едва ходит. А ведь была когда-то, это видно! Держится. Мол, пока еще ничего еще!

Посмотри на этого алкоголика. Его никто не любит, выгнала жена. Его сторонятся прохожие. А ему хоть бы с кем-нибудь поговорить по-человечески!

Посмотри на эту, согбенную, ей прожить бы хоть как-нибудь. Мать больна, лежит уже годы. Мужа нет, дочка недоразвитая. Нехватки, нехватки, на счету копейка. А ты!..

Помогает?

Не получается.

Обратно

из Америки в Петербург летел с пересадкой в Нью-Йорке. Здесь, по договоренности с Володей, меня встретил сравнительно молодой человек по имени Ваня. Он подрабатывает тем, что встречает русских, которые не знают английского языка. В России он как политзаключенный отсидел пять лет в лагере с годом ссылки. И жена его сидела пять лет и была сослана в то же место, что и он.

– Вот там и познакомились?

– Мы поженились еще до лагеря, потому и ссылка у нас была общая.

А отец его отсидел десять лет. Сейчас он депутат Верховного Совета России, занимается правами человека. Вот перед такими – стыдно.

Слабый холмик Матвеевского садика на Петроградской стороне. Если сесть на скамейку в этом садике, а еще не весна и снег сер и небо серо, возникает мысль:

«Жизнь проиграна».

Какое ясное апрельское солнце!.. Стою в очереди, извивающейся сначала в поперечный переулок, потом обратно на людную улицу. Очередь эта змеиная ухитряется во всех своих изгибах стоять затылками к яркому, весеннему уже, солнцу! А повернуться к нему – нельзя, я же часть этой очереди.

Счастливые мгновения жизни – как они мгновенны!

Сегодня женщина шла навстречу в просвете арки. И смотрела прямо на меня. Солнце светило с улицы, женщина была осенена округлым нимбом этой арки и отстранена от городской сутолоки. Беглого взгляда было достаточно, чтобы почувствовать, что она хороша собой. Она смотрела так, словно мы знакомы. Она улыбалась. Но, улыбаясь, так и прошла мимо. Оказывается, она улыбалась не мне, а своим мыслям.

Усталые женщины, усталые девочки, глохнущие на прядильных фабриках. Усталые девочки, усталые женщины в удушливых цехах «Красного Треугольника»… Я постарел. А вы в памяти моей все не стареете.

Единственная была у матери – стеснительная, скромная. По выходным дням ходила на лыжах, Новый год встречала с мамой и телевизором. А годы то шли, то попрыгивали, она уже преподавала в институте, уже и студентки ее повыходили замуж. …Когда уезжала в дом отдыха, мать провожала ее до места, а когда пора было возвращаться, мать приезжала туда за ней. Она была единственная у матери – невзрослая, незамужняя.

Полные собою, переполненные собою до краев! Деловые, предприимчивые, валютные, полезные стране люди. Они выхватили глазом то тебя, то меня и косвенно сравнивают с собой, и каждый по-своему наполняется, переполняется еще более. Совками называют они нас. Новыми русскими

называем мы их. И вот, ходим между ними, подавленные их ценностью, необходимостью стране, переполненностью собою. И смешим их своими неудачами и своей несообразностью ни с чем.

Читатели о «Литературной газете» (ЛГ, июнь 1991): «Авторов своих публикаций вы выбираете несерьезных: Старовойтову, Попова, Володина, Окуджаву, Собчака, Травкина, Афанасьева – всех, кто сеет смуту по белу свету и призывает к развалу Союза и гражданской войне. Я на месте Горбачева их давно бы пересажала.

Покровская, Волгоград»

Оранжевой краской, крупно, на стене дома:

Я не люблю деньги.

Наверное, какой-нибудь мальчишка вывел кистью. Придет время – поймет, что был неправ. Но – какой хороший мальчишка!

Так вышло, что жизнь моя целиком уместилась в годы «печального приключения русской истории» (Шульгин). Впрочем, что я на это киваю. И сам-то я, сам, воспаленная дурость моя…

И вот, только это написал и задумался, что дальше, – глянул в окошко – какое утро! И неслышно, плавно, чтобы не разбудить жену и свояченицу, пошел на кухню, к холодильнику. Там почти полная бутылка. Пока это есть – такое утро и такая бутылка – ведь можно жить! Ну кто возразит?

Один человек бился, старался долгие годы и создал, скажем, синюю кошку. Но тут все возмутились: как синяя кошка, зачем синяя кошка, кому это нужно! Но у этого человека был приятель, любящий последователь. Он подумал и сделал синюю собаку. Но так как к этой идее люди уже были немного подготовлены, то теперь это всем понравилось. Как это смело! Как это ново! Именно то, что давно всем необходимо! И синие собаки стали бегать по всем улицам.

Тем временем упомянутый человек снова вернулся к своим метаниям – сумел сделать фиолетовую лошадь. Ну, что тут началось! Его совсем затолкали, еще хуже, чем прежде. Добро бы еще синяя, это можно понять, но фиолетовая!.. Тогда его любящий последователь подумал и сделал фиолетовую корову. И все пришли в восторг, и превознесли его еще выше. За то, что он не остановился на достигнутом, но идет все дальше, открывает никому не ведомое. И фиолетовые коровы стали пастись на всех лугах.

Человек был уже совсем стар. И кто знает, суждено ли ему сделать в своей жизни что-нибудь еще? Ну, целого зеленого жирафа – не успеть. Так хоть зеленую ногу, бирюзовое копытце…

Бог мой! Приведи меня к чему-нибудь. К успокоению? К новой жизни? К единению с людьми? К преодолению пороков, слабостей моих? К смерти?

Прошло совсем немного времени, не знаю, сколько в минутах, и Он дал мне успокоение – от стыда моего за себя. Без доводов, оправдывающих меня, без новых мыслей по этому поводу. И желание общаться с людьми…