С НАМЕРЕНИЕМ ОСКОРБИТЬ (1998—2001)

Перес-Реверте Артуро

ШОКОЛАД И ВЗЯТКА

Я люблю Мехико. Мне нравятся его улицы, еда, текила и люди. Здесь парень с пышными усами направляет тебе между глаз «кольт» сорок пятого калибра и говорит очень ласково: «Приятель, дайте-ка мне ваши часы и кредитки, а не то прямо сейчас кто-то умрет». Не «я тебя убью» или «вышибу из тебя мозги», нет. Именно так: «Кто-то умрет». То есть виноват в своей смерти будешь исключительно ты сам, без малейшего участия с его стороны. Или взять этих мрачных полицейских с высоко поднятыми воротниками, чтобы ты не смог разглядеть номеров на их бляхах. Они имеют обыкновение останавливать тебя на темной улице: «Ни слова, если не хотите прибавить себе проблем». Если хочешь уйти подобру-поздорову, придется заплатить штраф, который тебе никто не выписывал. Сеальтиель Алатристе время от времени предоставляет

мне шофера, чтобы я мог передвигаться по всему федеральному округу, не прибегая к услугам таксиста. Как-то ночью, высадив меня на углу у бара Пакиты, Антонио попросил у меня «двадцать песо, патрон, для полиции». Нарушать городские устои я не решился. Когда спустя пять рюмок текилы, напевая «Божественных женщин», я вышел из бара в сопровождении двух мрачных типов, которые устремились за мной со вполне понятными намерениями, оказалось, что Антонио имел в виду не городскую полицию в целом, а вполне конкретную ее представительницу необъятных размеров с огромным пистолетом за поясом. Она подарила мне улыбку и остановила уличное движение, чтобы наша машина могла выехать, а на две мои тени бросила свирепый взгляд, будто говоря им: этот испанец был весьма щедр, так что у него все права.

Если вы отважны в разумных пределах и к тому же удачливы, в Мехико вас ждут незабываемые приключения. Как любит говорить мой друг, писатель и журналист Хавьер Веласко, любитель ночной жизни и закоренелый бродяга, «в сравнении с этим Кафка — просто провинциальный костумбрист». Спросите у фотографа из «Реформы», на которого напал грабитель, а узнав, что его жертва снимает для газеты, подумал и попросил: «Тогда сними меня». И фотограф запечатлел его прямо посреди людной улицы, в горделивой позе, с «магнумом» сорок четвертого калибра и улыбкой от уха до уха. «Если мое фото не напечатают, я сделаю из тебя решето», — пообещал бандит перед тем как уйти. Разумеется, фото опубликовали. Я сам видел. На первой полосе. С тех пор парень с сорок четвертым стал звездой своего квартала.

У Мехико есть и другие стороны. Это уникальное сочетание жестокости, бедности и гордости, зачастую в одном и том же человеке. Мне нравится смотреть, как в глазах официанта вспыхивает ярость, когда глупый гринго, хотя далеко не все глупые туристы — гринго, принимает его учтивость за подобострастие. Или как меняется атмосфера в трущобах, когда под воздействием пульки люди моментально впадают в бешенство и хватаются за ножи. Миг — и они уже готовы располосовать твою шкуру: «Неважно, что вы сказали. Важно, что вы меня оскорбили». Спасти тебя может лишь бутылка текилы и вовремя сказанные слова: «Сеньоры, я иностранец и плохо знаю здешние обычаи, но позвольте угостить вас». Тогда появляется шанс выйти оттуда живым, унося с собой бочонок местной выпивки и полдюжины новых имен, включая прозвища, в записной книжке.

А больше всего меня восхищает достоинство тех, кто привык жить среди насилия и нищеты. Несколько дней назад я остановился в дверях таверны на площади Санто-Доминго, любуясь самым постыдным и самым прекрасным из того, что Испания принесла в Америку: дворцом инквизиции и типографиями XVII века. Ко мне подошла бедная женщина с корзиной. Она продавала шоколад. Прежде чем торговка успела открыть рот, я протянул ей пять песо. Она строго посмотрела на меня:

— Я не побираюсь, сеньор. Я продаю шоколад.

Я тотчас извинился.

— Разумеется, — ответил я, — а я с большим удовольствием покупаю, просто сейчас мне некуда его положить. Давайте, вы отдадите мне его в другой раз.

Это устроило женщину, и она с глубочайшим достоинством приняла мои пять песо. А я подумал, что при других обстоятельствах она запросто могла отнять у меня портфель. Но в Мехико все происходит вовремя и так, как должно происходить. Иногда нужно пересечь океан, сесть на веранде какой-нибудь таверны и потратить пять песо на то, чтобы заново отыскать слова и жесты, которые мать-Испания — даже у сукиных детей есть матери, а у сук сыновья — заставила нас накрепко позабыть.

ВСЕ МЫ УМРЕМ

Я в восторге и от самой фотографии, и от подписи под ней. Картинка попалась мне в одном журнале. Я вырезал ее и прикрепил кнопками над компьютером. На фотографии изображен заурядный деревенский житель с широко открытым ртом, вилкой в одной руке и ножом в другой. Перед ним замечательная телячья котлета, идеального размера, как следует прожаренная, каноническая, с подходящей к случаю бутылкой вина. А подпись еще лучше картинки. «Все мы умрем», — бормочет субъект, не прекращая жевать. Он чрезвычайно доволен жизнью.

Признаться, человек с фотографии вызывает у меня дружеское расположение, даже симпатию. Если верить заметке, он ел мясо всю жизнь и не собирается менять свои пристрастия, несмотря на годы, коровье бешенство и всех министров здравоохранения вместе взятых. На память приходят слова одного современного писателя, настоящего кабальеро, дожившего до

семидесяти с лишним лет. Перед смертью он тайком от врачей курил сигареты, приговаривая: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Похоже, счастливый обладатель котлеты думает так же. Он ел мясо с большим аппетитом, когда позволял кошелек, и не станет изменять своим привычкам только потому, что шайка европейских — испанских в том числе — чиновников, со всей своей недальновидностью и страусиным ужасом перед реальностью, окончательно разрушила доверие потребителей. Что ж, не самая плохая жизненная позиция. Была не была, продолжай есть котлеты, а когда спустя годы, врачи скажут, что твой мозг вот-вот потечет из ушей, можно будет съесть последнюю отбивную, выкурить сигарету, купить в Английском Дворе бейсбольную биту и оправиться в гости к министру сельского хозяйства или здравоохранения, а если получится, то и к самому премьер-министру. В Испании провинившихся министров не отправляют в отставку, а переводят в другое министерство. Так что будет не сложно отыскать их, чтобы выразить свою — хрясь! хрясь! — благодарность.

В чем-то господин с котлетой совершенно прав. Не стоит посвящать свою жизнь скрупулезному высчитыванию калорий и превращать осторожность в паранойю. Так недолго и от голода сдохнуть, как тот разведенный муж, у которого не было консервного ножа. Кроме того, если задуматься, получается, что в жизни всегда хватало эпидемий, чумы, холеры, оспы, инфекций, паразитов, ядовитых грибов и прочих неприятностей, однако раньше никому не приходило в голову поднимать скандал из-за какой-то смерти. Малому не повезло, и дело с концом. Раньше гибель людей, даже массовая, проистекала от естественных причин и объяснялась божественной волей. Тех же, кто поднимал руку на ближнего, хватали и поджаривали на городской площади или четвертовали лошадьми. Теперь алчных коммерсантов и нечестных чиновников никто не четвертует, к большому сожалению. Им выделяют государственные субсидии и поддерживают все их решения, только бы избежать правительственного кризиса и не ударить в грязь лицом перед европейцами. В остальном жизнь изменилась не так уж сильно. По правде, мы превратились в форменных пижонов. Никто не хочет трудиться, все панически боятся страданий и категорически отказываются умирать. Мы не пьем, не курим, полчаса изучаем этикетку, прежде чем положить банку в корзину для покупок. Все должно быть стерильным, без цвета, вкуса и запаха. Чтобы мы благополучно дожили до глубокой старости. Тогда детки смогут сдать нас в богадельню, где мы благополучно протянем еще лет двадцать, в приятной компании бандажей и зондов, будем смотреть «Томболу», сопереживая шоферу Росито, есть пюре и украдкой щипать сиделок. Субъект с котлетой пытается напомнить нам позабытую, но важную истину: осторожность не равна одержимости. Все мы умрем в один прекрасный день. На протяжении веков люди противостояли испытанием, которые выпадали на их долю волей случая или велением времени, а потом сходили в могилу, как сойдем и мы, с отбивной или без нее. А вы как думали? И нечего поднимать шум.

ДУРАКИ И ШАМПАНСКОЕ

Полагаю, и вы обратили внимание на появление новой моды обливаться шампанским: надо взять бутылку, хорошенько встряхнуть, вырвать пробку и — кто не спрятался, я не виноват! В последнее время ни один джекпот в лотерее, день рождения или финал автогонок не обходится без брызг шампанского во все стороны. Народ визжит от восторга, как будто считает делом своей жизни поставлять заказы для прачечных. Когда какой-нибудь умник, проскочив сломя голову пять тысяч километров на своей дорогущей гоночной тачке и сбив по дороге верблюда, двух собак и семерых аборигенов, первым приходит к финишу в Мадриде или Дакаре, он не находит лучшего способа выразить свою радость, кроме как разрядить пятилитровый «магнум» на фотографов, телекамеры и топ-моделей, которые поднялись на пьедестал, чтобы вручить победителю премию и поцелуй в щечку, и на всякий случай продолжают улыбаться, в надежде, что их пригласят в «Томболу» рассказать, как это было с Хесулином — верный способ сделать карьеру и засветиться на страницах «Интервью».

С лотереями дела обстоят еще хуже. Счастливчик, отхвативший большой куш, спешит поделиться своей радостью со всем окружающим миром, чтобы ни у кого не осталось сомнений в том, что он и есть самый настоящий баловень судьбы. Для этого болван отправляется в бар на углу, зовет друзей, открывает бутылку «Кордонью» или «Гайтеро» в зависимости от того, успел он заглянуть в банк за наличными или нет, и обдает пеной всех вокруг — чтобы те, кто ничего не выиграл, и те, кто просто проходил мимо, могли разделить его ликование. А если рядом оказываются камеры и есть возможность попасть в теленовости, вместо того, чтобы отобрать у хулигана бутылку, люди начинают громко хохотать, плясать, хлопать в ладоши и доводить себя до экстаза, повторяя: на счастье, на счастье. Кое-кто даже притаскивает свою тещу с пластиковым стаканчиком, чтобы она могла облить всех в квартале Мария-Тереса-Кампос. Психи.